– Идите домой быстро, – говорит он мне.
– К нам забрался бродяга!
– Что вы говорите?
– Ступайте домой, Мишель. Не стойте на улице. Этот паршивец чуть меня не пришиб. Идите в дом, запритесь, я пойду взгляну.
– Я могу дать вам фонарь, если хотите. С вами все в порядке? Вы хоть не ранены?
– Нет, ступайте. Не беспокойтесь. Я верну вам его завтра. Ступайте. Ему лучше сделать так, чтобы я его не сцапал, мой ему совет.
У его слов привкус крови, струйка пара вырывается из его ноздрей во вдвойне холодном ночном воздухе.
Я не знаменитость, моя фамилия стоит на почтовом ящике, и любой может ее прочесть, однако я удивлена, что он назвал меня по имени, как само собой разумеющееся, а ведь мы и обменялись-то двумя-тремя словами да парой кивков, с тех пор как они поселились здесь прошлой весной: добрый день, добрый вечер. Не знаю, что об этом и думать. Я отключаю сигнализацию и впускаю его в дом.
– Моя жена до сих пор дрожит, – сообщает он мне.
Мы входим в кухню. Я даю ему фонарь. Наливаю стакан воды. Я даже не знаю, кто он на самом-то деле. Он просит записать номер его телефона и звонить ему в любое время дня и ночи в случае чего. Говорит, что для того и нужны соседи, и устремляется в ночь на поиски напавшего.
На мой взгляд, велика вероятность, что это тот же самый человек, и в какой-то мере я жалею, что Патрик его спугнул. Не то чтобы у меня на уме какая-то идея, или четкое желание или что бы то ни было, оправдывающее мою к нему нездоровую тягу. Но при мысли, что он, судя по всему, подстерегал меня, что эта ночь, возможно, приподняла бы завесу, что мы разделались бы с этой историей без проволочек – какую бы цену ни пришлось за это заплатить, – вмешательство Патрика оставляет у меня горький вкус упущенного случая.
Но Патрик – славный малый, менеджер в банке, еще удивляющийся всем деньгам, с которыми имеет дело, и всем преимуществам, позволившим ему стать собственником очен быстро, до Великого кризиса 2007 года, который привел нас туда, где мы есть, и все никак не кончается. Он приносит мне фонарь рано утром и осведомляется, как я спала после событий прошлой ночи.
– Постараемся не превращать этот инцидент в драму, Патрик Не стоит.
– Полиция пообещала мне усилить патрулирование в нашем секторе.
– Отлично. Знаете, мне бы не хотелось везти вас в больницу с ножом в спине или с расколотым поленом черепом. Так что покажите-ка мне, что вы умеете вести себя благоразумнее, чем прошлой ночью. Прошу вас, не проявляйте больше таког рвения. Вы молоды. Не хотелось бы, чтобы вы кончили на носилках или что-то в этом роде.
Я думаю, он из тех, кто играет в сквош с патроном своего агентства, потому что он явно в форме. У нас была большая собака, когда я была ребенком, и беда в том, что нам не удавалось ее утомить, хотя мой отец выгуливал ее часами после работы, все без толку, и ночами мы слышали, как она металась в кухне, неутомимая – пока отец не решился ее прибить. Такое же впечатление производит на меня Патрик, это сгусток энергии, но энергии тщетной, бесполезной. Когда они с женой пришли ко мне знакомиться, переехав сюда, я этого не заметила, пошутила по поводу факта иметь соседом банкира, в наши-то времена, все равно что дружить с крестьянином в голод, и он отреагировал не сразу, его рукопожатие было вялым, и, честно говоря, я не распознала в нем человека действия, не увидела напора. Перемена в нем поражает. Я не удивлюсь, если он принимает прастерон или какие-нибудь амфетамины, – но говорят, что надо иметь стальные нервы в финансовой сфере, что голубчики подвергаются чудовищному давлению в зависимости от котировок.
– Во всяком случае, огромное спасибо, Патрик, – говорю я, сжимая воротник халата вокруг шеи, потому что погода ясная, но солнце уже не дает практически никакого тепла, и дует холодный ветер, трепещущий в деревьях и кустарнике.
– Я бабушка, – добавляю я, когда он прощально улыбается мне.
Я не знаю, почему это говорю и что, собственно, это значит, – но наверняка не жду комплимента.
– О, поздравляю, – отвечает он, глядя мне прямо в глаза.
Я провожу день дома среди моих сценариев, позволив себе только прогулку в ближайший лесок, хорошенько закутавшись, в шапке, наслаждаюсь дивным светом, кисловатой прохладой, ковром золотистой листвы, щебетом птиц и покоем, хрупкой тишиной осеннего предвечернего часа – после километров аннотаций, предложений, замечаний, списков несоответствий, длиннот, банальностей, пассажей, которые надо перечитать, развить, прояснить, выкинуть, подчеркнутых красной ручкой, один раз, два, три, ad nauseam
[6] и не найдя ничего мало-мальски удовлетворительного. Подлесок еще окутан туманом, купы деревьев темны, но я не осмеливаюсь свернуть с аллей. На вершине холма есть карта, к которой липнут пенсионеры, одетые по-спортивному – эластичные трико, флуоресцентные повязки на лбу, футуристические кроссовки, прикрепленный к руке телефон, наушники, красные щеки, капля на носу. Я вижу внизу крышу своего дома сквозь редкую листву, дом моих ближайших соседей, Патрика и его жены, ворота семьи Одре, освещенные к праздникам, слева маленький шестиквартирный коттедж, остальное теряется среди деревьев за магазинчиком, снабжающим округу и узнаваемым по красному кирпичу его парковки и флагам, гордо хлопающим на ветру.
Я выкуриваю сигарету, в то время как престарелые атлеты обмениваются энергетическими батончиками и витаминизированными напитками.
Я не уверена, что хочу дожить до этого возраста, но время покажет. Я бы не сказала также, что Патрик в точности мой тип мужчины, но в сравнении с Робером, чьи ласки мне, можно сказать, безразличны, молодой банкир будит во мне смутные чувства, и я к ним неравнодушна, потому что это первые признаки моего сексуального пробуждения после изнасилования – хвала небесам. Я снова смогу сжать в объятиях мужчину – а то я так испугалась. Испугалась того, что во мне что-то сломалось и уже все кончено для меня. Теперь настроение у меня лучше. Я иду домой, мастурбирую, думая о нем, кусаю губы, и машинка срабатывает. Я готова плакать от радости, от благодарности. Я вытираю пальцы, на минуту зажмурившись.
Я наверху, в моей спальне, когда он возвращается домой, я в темноте – погасила даже экран планшета, когда он вышел из машины, и наблюдаю за ним в бинокль. Он лучше, чем казался мне, когда мы только по-соседски махали друг другу рукой, гораздо живее, крепче, чем тогда, – эта вымученная улыбка, растянувшая мои губы при первом впечатлении, которое он на меня произвел! Я слежу за ним. Я знаю, что это самое простое решение и что благоразумнее было бы выйти в город, чтобы иметь более широкий выбор, – Патрик ведь самый распространенный тип вечерами, приятный и весь из себя напускной, я знаю этот тип, нарциссический, незатейливый, в футболке от Ральфа Лорена, – найти получше было бы нетрудно, конечно, но мне не хочется. Я думаю, что иной раз выбор самого простого решения – признак мудрости.
Мне нравится шпионить за мужчиной из темноты моей комнаты, я чувствую какое-то детское возбуждение, наполовину спрятавшись за занавеской, когда он открывает свою дверь и в последний раз оглядывается через плечо, в мою сторону, и, хотя он не может меня увидеть, я перестаю дышать. Это ново – или, скорее, очень старо, и это приятно, забавно. Когда он уходит в дом, я поднимаюсь на чердак, чтобы хорошо видеть окна его дома, – иначе они скрыты ветвями, которые Ришар не подрезал, чтобы защитить нашу интимную жизнь, когда она еще имела для него значение. Я смотрю, как он ходит за освещенными окнами, маленькими квадратиками света, парящими в ночи, – Патрик вешает пальто / Патрик пересекает гостиную / Патрик целует жену / Патрик в ванной / Патрик над раковиной, – как вдруг звонит мой телефон.
