– Не вмешивайтесь, – говорит она.
– Не вмешивайся, – повторяет Венсан.
Я молчу. Резко дернув молнию, застегиваю ее.
Мы смотрим ей вслед.
– Не такая уж она железобетонная, – говорю я. – Время работает на тебя. Через три дня она приползет к тебе на коленях.
– Нет, не думаю, – отвечает он, когда она скрывается за первым поворотом, углубляясь в синеватый лес. – Она не раз меня удивляла. Может и еще удивить.
Анна еще задерживается после ухода Жози, и я уверена, что она все слышала, но она притворяется, будто нет, и прислушивается к версии Венсана, измеряя температуру накала. В этом Анна эксперт. Жози очень непросто манипулировать, если не знать толком чувств Венсана к ней. Но знает ли их он сам? В этом вся проблема, ноги у трудностей растут из подвешенного состояния, в котором он пребывает, быть может, сам того не сознавая, и Анна старается быть в курсе последних новостей, потому что Жози, похоже, котируется у Венсана не так низко, как мы думали, он не так равнодушен к ней, как говорит, и мы рискуем оказаться с ним в неловком положении в мгновение ока, если не держать постоянно нос по ветру.
Когда она уходит, я провожаю ее до дверей, и, натягивая перчатки, она шепчет, не глядя на меня:
– Приготовимся страдать.
– Что это значит? – спрашиваю я.
– Это значит приготовимся страдать.
Она чмокает меня и убегает, оставив мне эту загадку.
На следующий день в офисе я пользуюсь минуткой наедине с ней, чтобы попросить просветить меня.
– Я все думала о том, что ты сказала мне, уходя, – говорю я.
– От нее добра не жди. Я это чувствую. Но избежать этого никак не получится. Знаешь, скоро она сделает нам больно.
Мы курим сигареты.
– Не очень весело начинать неделю с таких мрачных мыслей, – замечаю я.
– Да, я знаю, но что ты хочешь, – вздыхает она. – Считай, что мне было откровение. Я чувствую, что момент близок.
Я наблюдаю за Венсаном, стоящим у кофемашины. Наблюдаю за ним за столом в обед. Наблюдаю в час закрытия. Но я сама не знаю, чего я ищу.
Как бы то ни было, я не решаюсь его спросить, рассчитывает ли он поселиться дома надолго, боясь, что он обидится, но его присутствие многое осложняет – касательно тайной связи, например.
Я была в восторге, что Жози выставила его за дверь, и в эти несколько дней сполна насладилась его обществом, насладилась каждой минутой, проведенной им дома, – мне нравилось, что он здесь ест, моется, спит, что он окликает меня из конца коридора, сбегает по лестнице, расчищает сад, что он не просто гость, – и я была счастлива, что он здесь, по тысяче других причин, но был тот безумный эпизод в прачечной, и с тех пор я предпочитала быть одна и жить, как мне заблагорассудится, укрывшись от чужих глаз. Короче, я бы предпочла, чтобы его здесь не было, но он здесь, путается у меня под ногами, и я не вижу Патрика целых три дня – Жози в конце концов согласилась, чтобы Венсан был у нее нянькой два вечера в неделю.
Смеркается. Я выпиваю большой бокал джина и говорю ему, чтобы он пришел. Впускаю его, предлагаю налить себе выпить. Я немного взвинчена. Все не так просто.
– Все не так просто, – говорю я ему. – В сущности, вы жалкий гнусный насильник, вы меня изнасиловали! Вы отдаете себе отчет в том, что вы сделали? Думаете, я смогу вам это простить?
Он садится, обхватив голову руками.
– Ах, нет, прошу вас! – говорю я ему в крайнем раздражении.
Я закуриваю сигарету.
Принимаюсь ходить взад-вперед, а он поднимает голову. Я беру пальто.
– Идемте на улицу, – командую я. – Подышим воздухом.
Очень холодно, уютно светит луна. Мы не уходим далеко, стоим возле дома рядышком в светлой ночи.
– Положа руку на сердце, – говорю я, – воздух очень хорошо пахнет, вы не находите? Скажите что-нибудь. Вам не холодно?
– Нет, нет.
– Вы уверены? Вы в одной рубашке.
– Нет, нет.
– Вы можете поставить себя на мое место?
Я не смотрю на него, но пар от его дыхания мне виден.
– Что мне с вами делать? – спрашиваю я. – Помогите мне, скажите, что мне делать.
Я кошусь на него украдкой и вижу, что он знает не больше моего, вижу, что он тоже пытается понять, что ему и самому хочется разобраться, но это напрасный труд.
– Иначе я ничего не могу, – выпаливает он после долгого молчания.
– Знаю, я не слепая, – говорю я.
Он повторяет громче:
– Иначе у меня не встает, понимаете?!
На этот раз я смотрю ему в лицо, потом пожимаю плечами и отвожу глаза.
– Что за безумная история! – вздыхаю я.
Еще минуту или две я рассматриваю небо, потом предлагаю пойти в дом согреться.
Мне приходится ждать еще два дня, чтобы увидеться с ним, – ждать, когда Венсан будет дежурить при Эдуарде, чтобы у меня выдался свободный вечер, и мы принимаемся за старое, выпиваем немного, чтобы взбодриться, и, не в силах больше ждать, он бросается на меня, и вот мы уже катаемся, как звери, по полу, и начинается наша борьба. Он срывает с меня одежду, я дико кричу. Я всерьез колочу его кулаками, он держит меня за горло, бьет, овладевает мной и т. д.
В выходные я покупаю запас дешевого белья.
По зрелом размышлении мы все-таки решили устроить этот пресловутый праздник в честь двадцатипятилетия AV Productions, и Венсан освобожден от работы в архиве, на которой он не слишком надрывался, для работы потруднее, посерьезнее, и на несколько дней я, как по волшебству, успокаиваюсь, ведь ему приходится крутиться с утра до вечера, бегать туда- сюда, то в типографию, то к поставщикам, решать гору мелких проблем, конца которым не видно, – никогда не теряя хладнокровия, – так что засыпает он уже в машине, когда мы едем домой, и сразу поднимается к себе в комнату, чтобы закончить свою ночь, тогда как моя, так сказать, только начинается.
Я ложусь и немного читаю – я не все люблю у Дэвида Фостера Уоллеса, но местами это просто фантастика, – дожидаясь, когда он уснет, – встаю, подхожу к его комнате проверить и, если не вижу света под дверью, не слышу ни звука в течение минуты, ухожу на цыпочках и покидаю дом.
Я иду через сад, выхожу на шоссе, пересекаю его, спокойно шагаю по открытой местности среди куп деревьев в тяжелых снежных шапках, искрящихся в лунном свете, иду, засунув руки в карманы, я одна, я слышу птичий крик, улыбаюсь, мысль, что Венсан может проснуться и заметить мое отсутствие, почти сладка, и я поднимаюсь к его дому, его окна освещены, труба дымит.
Патрик думает, что, когда мы с ним в подвале, я могу звать на помощь и орать до посинения, не боясь перебудить соседей, что меня успокаивает, а то ведь я затруднилась бы объяснить, почему кричу среди ночи, будто меня режут, и как можно заниматься такими глупостями в моем возрасте, играть в такие извращенные игры.
