— Как то, руку? испуганно шарахнулась Ченка. — Ты што, труга стреляй, а потом кушай?!
— Нет… Он сам умер. Вчера утром. Я его тащил, а потом… Уже вечером… — едва слышно, с трудом переводя дыхание ответил незнакомец и повалился на земляной нол.
Мать и дочь подхватили, перенесли в дальний угол на шкуры. Раздевая, Ченка потянула за рукав холщовой, наполовину истлевшей рубахи. Уля стала снимать изодранные долгими переходами и временем ичиги. Когда в свете керосиновой лампы открылась голая, с выпирающими ребрами грудь, Ченка сочувствующе закачала головой:
— Эко, хутой какой! Как марал весной. А волосатый, — захихикала, толкая дочку в бок, — как росомаха. Пашто волосы на грути? Или зимой на лыжах без дошки пегаешь? Репра торчат, как у Ивашки палалайка. Тавно мясо кушай?
— Не помню… — тяжело ответил тот и, стыдясь, слабо потянул на себя маралью шкуру. — Последние две недели на рябине да на кедровом орехе… Поесть бы чего…
— Кушай закател? — Ченка растянула рот в довольной улыбке. — Это карашо. Отнако жить путешь! Ульянка! Бульон маненько в миску налей, мясо не тавай, помрёт. Пусть окрепнет. Муки маненька прось, жиру ложку, соли. А я пока руки-ноги жиром мазать путу. Амикана жир — это карашо, тёплый, как мех аскыра. Ласковый, как малатой девка. Боль отпустит, согреет, приласкает, новую шкуру натянет. Шипко ладно, — негромко напевая, говорила Ченка, осторожно прикасаясь к обмороженным местам незнакомца заячьим хвостиком, пропитанным тёплым медвежьим салом. — Кавари, как зовут?
Русский вздрогнул, приоткрыл глаза, тупо уставился на женщину:
— Звать-то? — как будто припоминая, выдержал паузу. — Зовут Сергеем. Зовите просто Серёжка.
— Серешка?! — Ченка отпрянула и недоверчиво посмотрела русскому в глаза. — Врёшь, отнако. Серешка — в лавке, у Агафона. Она плестит, её на ухо вешают. А тебя как в ухо затолкашь?
Наверное, впервые за все время он улыбнулся уголками губ. Улыбка получилась грустная, но добрая. Ченка сразу же отметила: человек хороший, не злой.
— Нет, Серёжка — это не украшение. Это меня матушка так назвала. В честь моего деда, Сергея Ивановича.
— У-у-у, ты, имя какой новый, кароший! Первый раз, отнако, слышу.
— Ну а вас-то как зовут? — собравшись с силами, проговорил Сергей.
— Ченка зовут. Моя — тунгуска, отнако.
— Тунгуска?! — в радугу изогнул брови русский. — Эвенкийка, что ли? Но ведь ваш народ… Это что, получается, что я на север попал?
— Нет. Ты не попал. Это я сама ходи. На олене, — не переставая смазывать ему руки, неторопливо говорила Ченка. — У оленя тарог много! Вся тайга тарога. Кута надо — тута етет. А это Улька, — махнула головой в сторону девушки. — Доська мой.
— Дочь?! — он даже попробовал приподняться на локтях.
— А что? Непохоша? — хитро заулыбалась хозяйка избы.
— Нет… в смятении выдавил Сергей. — Кабы не сказала, так и думал бы, что русская… И добавил: — Красивая…
— У ней отец люча. Тима зовут, — гордо сказала женщина и многозначительно приподняла вверх палец. — Хозяин солота!
— Солота… — спонтанно повторил русский, немного о чём-то подумал и вдруг округлил глаза. — Золота? Ты говоришь о золоте, так? Это что, выходит, меня привезла на золотой прииск?
— Так-то, так, — согласно закачала головой Ченка.
— Но куда? На какой? Как называется?
Ченка подняла вверх три пальца, дала понять, что показывает цифру три.
— Третий? Тройственный? Троицкий? — угадывал он, а она наконец-то утвердительно закачала головой.
— Новотроицкий, — вдруг поправила Уля и дополнила: — А рядом — Никольский, Фёдоровский, Егорьевский.
— А река… Река есть?
— Туманиха, — утвердительно кивнула головой Уля.
Сергей притих, призадумался:
— Нет, не знаю таких мест… И на карте не было. Видно, где-то здорово наплутали… — И вдруг, как будто что-то вспомнив, спросил: — А где хозяин-то сам?
— Тима? — вспыхнула Ченка и тут же потухла. — Так в горот хоти. Отнако, — посмотрела на Улю, — тавно ходи…
— В какой город?… — тихо поправил Сергей.
— Мой не знай, отнако. Каварят, там дела у него. Но скоро назат хоти… — сомневаясь в собственных словах, заключила она. — Пудем месте шить.
— Так как-то? — стараясь не обидеть хозяйку дома, поинтересовался Сергей.
Што?
— Ну, это самое… Как долго вы вот так живёте?
— Та тавно, отнако. Вон, Ульянка пальшая, скоро муша нато.
— Мужа?! Так она же маленькая совсем! — бросая благодарный взгляд на свою спасительницу, тихо проговорил русский. — Какой муж, она ещё…
— Хох! Ты слепой, как крот! Твои глаза не витят талыпе носа! — взорвалась Ченка, замахала руками, как ольха на ветру. — Моей Ульке, чишнацать лет. И я так родила её. Она сансем пальшая. Белку стреляет карашо, только в голову. На лыжах бегает, как кабарга. Уже три шкуры с амикана сняла. Чум умеет ставить, сети вяжет, рыбу ловит. Бисером шьёт, никто так не может. Шкуры расшивает, все в город везут, Тима хвалит, тарит назад слаткие канфеты, пряники. Осень любит доську! Винтовку карошую прислал, так, таром. Платок прислал, платье. А ты ка-варишь, маненькая! У нас, отнако, замуш рано ходят. Только вот Тима не хочет, каварит, сам приедет, сам муша найдёт. Загбой говорил за Асылзака выдать. Агафон ругается, злой сопсем стал, как нинакин1. Сказал, приедет Асылзак, голову рубить будет…
Слушает Сергей внимательно, чем дальше, тем больше глаза на лоб лезут. Наконец-то выждал, когда Ченка замолчала, тихо заговорил:
— Да-а, ну и дела у вас тут происходят. Как в Древнем Риме. Тима — хозяин прииска, Агафон всем распоряжается. Вы что здесь на положении рабов?
Говорит, а сам смотрит на Улю внимательно, как она передвигается по избе. Вдруг поймал её глаза, утонул в глубине очаровательного водопада, загорелся искрами стреляющего костра. Почувствовав что-то новое, необычное, Уля замерла застигнутой врасплох белкой, испугалась пугливой кабарожкой, которая увидела росомаху. Сердце непонятно вздрогнуло, на мгновение остановилось, а потом забилось капелью.
Едва не выронив из своих рук кружку с отваром, Уля передала бульон матери, при этом плеснув содержимое ей на руки. Горячие капли, неловко пролитые дрожащими руками дочери, были восприняты Ченкой упрёком.
‘Нинакин — собака (эвенк.).
— Эко, какая неловкая! — возмутилась женщина. — Как старая важенка. Пашто матери на руки жар проливать?
Уля молча потупила глаза. Ченка не заметила перемену в дочери. Сергей взял из рук Ченки кружку, тут же с жадностью выпил бульон. Уля налила ещё. Он выпил и это. Молчаливым взглядом Ченка разрешила дочери наполнить посуду бульоном ещё раз, но только наполовину. Третью порцию русский пил более спокойно. Это очень быстро насытило голодный желудок, по телу разлилось тепло. Уставший организм требовал отдыха. Непроизвольно отяжелевшие веки закрыли глаза. Голова завалилась набок. Сознание окутал глубокий, беспробудный сон.
