Завтрашнего числа в 5 часов после обеда имеет быть погребение умершего от раны адмирала Нахимова, для чего назначаются: 4-й батальон Модлинского резервного пехотного полка в полном составе, имея во взводе по 17 рядов, с хором горнистов и барабанщиков, а другой сводный батальон от экипажей Черноморского порта
[144] по наряду от управления командира порта; хор музыки от Екатеринбургского пехотного полка; шесть орудий от резерва полевой артиллерии по назначению генерал-майора Шейдемана, батальонам на ружье и на каждое орудие иметь по три холостых заряда; всем этим войскам прибыть к церкви Адмиралтейского собора к 4 1/2 часам после обеда, выслав заблаговременно линейных унтер-офицеров для занятия места, которое укажет генерального штаба подполковник Циммерман; отрядом этим господин начальник гарнизона приказать изволил командовать командующему 16-ю резервною дивизиею генерал-майору Липскому; независимо [от] сего по распоряжению управления командира порта должен быть назначен почетный караул от войск Черноморского флота по чину покойника, от коего и поставить часовых, равно должно быть назначено определенное число штаб– и обер-офицеров для несения орденов покойного и прочего по положению; к погребению покойника приглашаются не только гг. генералы, штаб– и обер-офицеры, которые не заняты обязанностями службы.
Форма одежды для офицеров в параде и при погребении: в сюртуках без эполет и без шарфов…
Генерал-майор кн. Васильчиков
Из походных записок участника обороны Севастополя П. В. Алабина о смерти и похоронах П. С. Нахимова
[28 июня – 1 июля 1855 г.]
28 июня
Господи Боже, какая горькая весть пронеслась между нами: Нахимова убили или смертельно ранили на Малаховом кургане! Вот жертвенник, на котором богу брани принесены уже три великие жертвы: Корнилов, Истомин, Нахимов! Печаль и горе видимо распространились по Севастополю; всех потрясла страшная весть о новой незаменимой потере.
Вечер
К общему сокрушению весть о ране Нахимова подтверждается; говорят, она смертельна.
Нахимов составил себе имя, славу, народность в одну войну как человек и герой. Если Черноморскому флоту суждено было бы подняться со дна морского, можно надеяться, что Нахимов к венцу, свитому им на Синопском рейде, прибавил бы лучезарные листки. Этот морской Суворов, боготворимый моряками, конечно, наделал бы чудес с этим едва ли не самым геройским флотом в мире и страшную бы совершил месть своим врагам, по злобе которых величавый флот этот должен был погибнуть не в честном бою, а как невинная жертва, гибнущая в темноте, потрясая своими цепями.
Сейчас пришел ко мне от женина брата Вас. Вас. Безобразова, с батареи, комендор Сосин; спрашиваю: «Правда ли, что Нахимова убили?»
«Помилуйте, ваше благородие, разве возможно? Ранили пулею в грудь и руку, как это-с? Будет, слава тебе Господи, жив!»
30 июня
Нахимов умер!.. Уныло звонит колокол единственной севастопольской церкви, ему жалобно вторит колокол Корабельной стороны; эти печальные звуки, сливаясь в один общий потрясающий звук с редкими выстрелами орудий, несутся по бухте, будто стоны Севастополя над свежим прахом своего славного вождя стремятся на ту сторону бухты, чтобы пронестись по обширному пространству нашего Отечества, везде вызывая сердечные слезы, везде потрясая души горем и печалью…
1 июля
Итак, больше нет сомнения: Нахимова не существует! Приказ, приглашающий на похороны героя, ясное тому доказательство.
Да, Россия понесла тяжелую потерю…
28 июня полковник Малевский послал о чем-то спросить приказания Нахимова по делу обороны.
«А вот сейчас я сам к нему приеду», – отвечал адмирал, и, действительно, не более как через полчаса он явился на третий бастион и сел на скамье у блиндажа батарейного командира капитана 2 ранга Никонова. Тут стояло еще несколько человек морских и пехотных офицеров, толковали о служебных делах, как вдруг слышат, спускается бомба в нескольких от них шагах: все бросились в блиндаж и едва успели вскочить в него, как она лопнула в самом близком расстоянии, осыпав место, где они стояли, землею, осколками и камнями, но Нахимов как сидел, так и не шевельнулся, казалось, и не думая о своем спасении, хотя не прошло еще нескольких дней, как он предписывал своим подчиненным правила благоразумной осторожности и самосохранения.
Опасность миновалась, офицеры вышли из блиндажа, на мгновенье прерванный разговор стал продолжаться; о бомбе и помину не было. Кончив дело на 3-м бастионе, Нахимов поехал дальше на своей маленькой серенькой лошадке. На Малаховом кургане он долго наблюдал в трубу неприятельские работы, резко отличаясь от других черным цветом своего сюртука и золотыми эполетами, – костюм, который мы все, кроме Нахимова, давно променяли на солдатские шинели.
Кто-то из людей решился напомнить ему о грозящей ему опасности, он отвечал: «Это дело случая!» Но вслед за произнесенными словами он был уже смертельно ранен.
Да, смерть Нахимова, как будто весть о проигранном сражении, уронила нашу нравственную силу и, конечно, возвысила нравственную силу неприятеля.
Вечер [1 июля]
Сию минуту воротился с церемонии истинно печальной – с похорон Нахимова. Да, несколько минут как мы похоронили славу Черноморского флота.
Боцман, старик почтенного вида, вез меня с Графской. Мы разговорились с ним о случившемся. «Эх, ваше благородие, – отвечал он мне, – если б у покойного вначале руки не были связаны, не то бы было!» – «А что ж, например?» – «Да вот что: он с флотом беспременно вышел бы в море тогда, как они шли выгружать войска в Евпаторию! Тогда они были загружены, они не могли бы действовать как следует, а мы-то налегке, мы бы их и прихлопнули. Им тогда не то войска высаживать, не то в бой вступать!»
– «Послушай, старинушка, подумай только, что у них конвой, верно, был, всегда готовый к бою, да и то сообрази, в драку вступить легко сказать, а ведь их по десяти корабликов, я чай, на наш один пришлось бы, да еще наши-то парусные, неповоротливые, нашим-то все приходится плясать по дудке ветра, а те паровые, так они бы нам такого чесу задали, что и Севастополя некому было бы защищать и бухту нечем было бы запрудить».
– «Может быть, ваше благородие, слова нет, может, мы и погибли бы и флот погиб бы, да разве он теперь не погиб, а тогда, по крайности, знали бы, каков он есть Черноморский-то флот! Да и мы знали бы, как погибнуть! Не то, что тут в хате лежишь аль сидишь, а тебя, гляди, ежеминутно норовит или бомба разорвать, или ядро пришибить; там бы сцепился с любым корабликом, который погрузнее, да и поднялся бы с ним на воздух!»
