Письмо П. С. Нахимова М. Ф. Рейнеке о состоянии своего здоровья и возвращении в Россию
26 августа 1839 г., г. Севастополь
Ты огорчен, любезный друг Миша, моим молчанием, ни из Берлина, ни из Гамбурга, ни из Петербурга я не написал к тебе ни строчки. Не сердись на меня. Ты знаешь, мною одолевает иногда такая хандра, что я не умею сам себе дать отчету, что со мною делается. Тебе только известно, что я поступил в Берлине в «Charite», но что со мной далее происходило за границей, ты не знаешь.
В «Charite» отделали меня самым варварским образом, заставивши снова выдержать меркуриальный курс. После того присудили полуживому ехать на воды в Адельгейоквелле. Потерявши всякое доверие к берлинским врачам, я вздумал съездить в Гамбург за советом к известному врачу Фрике, у которого совершенно противная метода лечить той, по которой меня пользовали.
И оттудова уже решить свое возвращение в Россию: морем на люб[ек]ском пароходе или через Германию прямо к месту. В Гамбурге нашлись адельгейские воды, и Фрике рассудил таким образом, чтоб я пил их в Гамбурге три или четыре недели. Если б они принесли мне хотя малое облегчение, то должен был отправиться на место и там снова выдержать целый курс вод – если же нет, то это неоспоримо докажет, что адельгейские воды для меня бесполезны, а в продолжение этого времени он подумает, нельзя ли сделать операцию; наконец, надумал и сделал, к несчастью, самую неудачную, так что в Гамбурге я пробыл против расчета лиш[них] четыре недели и одну в самом отчаянном положении.
Воды также не доставили мне облегчения. После разных еще проделок Фрике объявил, что, по мнению его, я отравлен лекарствами – необходимо много времени дать натуре отдыха, чтоб она успела переработать всю смесь, и тогда, может быть, найдутся еще средства, которые могут меня облегчить, но ни в каком случае раньше года он не видит необходимости приступить снова к лечению. Тогда я решил немедленно возвратиться в Россию, уже собрался на другой день выехать и путь свой совершить через Германию в Одессу, как узнал через консула, что пароход «Богатырь» пришел в Любек за эрцгерцогом австрийским.
Это заставило меня изменить план, и я возвратился в Петербург на «Богатыре». В Петербурге пробыл три недели. Не писал к тебе и оттого, что болезнь не оставляла меня ни на минуту, я находился в каком-то раздражительном состоянии, и оттого, что не было места – у брата переделывалась квартира, и мы все жили в одной комнате, отнятой от комиссии военного суда. Ради Неба, милый друг Миша, не сердись на меня! Я взял честное слово с брата и сестры, что кто-нибудь из них сейчас по отъезде моем напишут к тебе обо мне. Переезд свой на тележке, благодаря судьбе, совершил лучше, нежели ожидал, хотя, не заставши адмирала
[70] в Николаеве, должен был противу расчету протрястись лишних 400 верст.
Корабль свой нашел на рейде под флагом адмирала Станюковича. Эскадра на другой день снялась с якоря и пошла к абхазскому берегу для перевоза войск из Субаши в Анапу, тем кончится кампания. Следовательно, я не буду нынешний год в море. Теперь без всякого дела, т. е. без корабля и экипажа, в Севастополе сижу у моря и жду погоды. Живу со Стодольским, он, дай Бог ему здоровья, меня приберегает. Жаль, тронулся немного на аэростате и парах. Впрочем, на пары я не так зол, он извлек уже из них пользу, варит кофей парами, а с аэростатом никак не может сладить.
Что делается с тобой, несравненный мой Миша? Поправляется ли твое здоровье? Если нет, ради Неба, действуй решительнее, иди к князю, объясни ему свое положение и поверь мне – он человек таких благородных и возвышенных чувств, что никак не откажет доставить тебе средства для излечения болезни, приобретением которой ты непременно обязан службе. Что для человека в этом мире выше и дороже здоровья? Взгляни на меня, есть и желание, есть и мысль, как сделать, да нет сил, так куда я годен, решительно никуда.
И никак не рассчитываю долее двух лет служить на море, именно, столько времени, сколько нужно для расплаты долгов и то, дай Бог, чтоб хватило силы, а там буду искать берегового места и непременно такого, где бы по возможности было менее дела. Еще раз повторяю мою просьбу, дружок Миша, убеждаю тебя, действуй решительнее, князь не откажет, и чтоб уж на будущий год с наступлением весны непременно отправился за границу. Прощай, несравненный друг мой Миша, ты один, когда я был и на краю гроба, меня не оставил, ради Бога, не сердись на меня, пиши мне о себе и чаще, весь твой
Александр Семенович
[71] в штабе занят и потому не пишет. Засвидетельствуй мое почтение П. М. Баранову, А. М. Трескину, Н. Пущину, Алферьеву, Крашенинникову, Сиденснеру и всем, кто вспомнит твоего Павла.
Александру Францевичу и своим родным скажи также мое почтение.
Приписка М. Ф. Рейнеке: «Вот вам, мой миленький Алексей Михайлович
[72], письмо от Павла. Полагаю, что вы ничего нового об нем не узнаете. Я получил это 12 октября, по приезде моем в Питер, но по сю пору не мог писать к вам. Вам понятны хлопоты возвратившегося из похода ответного
[73] человека, следовательно, вы и не будете сердиться на меня, что долее 2 недель не рапортовал вам о своем возвращении, но прежде добавлю вести о Павле, что мог узнать от видавших его.
Он очень плох. Операцией повредили ему нерву ноги, в паху, и он едва таскает ногу по полу. Случаются часто обмороки. И вообще он говорит, что был бы счастлив, если б мог прийти в то состояние, как был до поездки…»
Приказ М. П. Лазарева по эскадре Черноморского флота о высадке десанта при Туапсе и о назначении П. С. Нахимова командующим левым крылом гребных судов
№ 19 4 мая 1840 г., корабль «Силистрия» на Феодосийском рейде
Во время предполагаемого десанта отряда генерал-лейтенанта Раевского при местечке Туапсе я предписываю гг. командирам судов и офицерам, отделенным как для командования гребными судами во время высадки, так и сводным батальоном матросов, в десант назначенным, соблюдать порядок, предписанный в приказе 1839 г. № 17, [а] именно:
1. Подходя к месту высадки, пароход «Молодец» имеет быть отряжен для размещения буйков кораблей [и] фрегата «Браилов» по прилагаемой при сем диспозиции А
[74], и потому судам сим по приходе в Туапсе бросать якорь каждому на свой буек, имея шпринг, привязанный к якорному рыму, и, на всякий случай, в совершенной готовности другой якорь также со шпрингом.
