Состоявший при адмирале лейтенант Жандр убеждал его возвратиться домой, представляя, что ему уже было известно все, что делалось на левом фланге. «Что скажут обо мне солдаты, если сегодня они меня не увидят?» – возразил Корнилов и, проехав через Пересыпь, поднялся по крутой тропинке прямо к 3-му бастиону. Там встретили его начальник артиллерии 3-го отделения капитан 1-го ранга Ергомышев, командир бастиона капитан 2-го ранга Попандопуло и капитан-лейтенант Наленч-Рачинский, вскоре после того пораженный смертельно ядром.
Все они упрашивали адмирала не подвергать себя явной опасности, обещая ему свято исполнить свой долг. «Я совершенно убежден, – отвечал Корнилов, – что каждый из вас поступит, как честь и обстоятельства требуют, но в такой торжественный день имею душевную потребность видеть наших героев на поле их отличия».
Затем, поскакав вдоль траншеи по направлению к Малахову кургану, Корнилов, на пути туда, приказал перевести московские батальоны за 1-й флигель Лазаревских казарм, чтобы укрыть людей от неприятельских снарядов. Когда он миновал Доковый мост и стал подниматься со стороны Корабельной, по западной покатости Малахова кургана, 44-й флотский экипаж приветствовал его громкими восклицаниями.
«Будем кричать “ура” тогда, когда собьем английские батареи, а теперь покамест замолчали только эти», – сказал адмирал, указывая на французские батареи. Взъехав на курган, Корнилов сошел с лошади у правого фланга ретраншамента, прикрывавшего Малахову башню. В то время орудия на верхней площадке башни уже были подбиты; Истомин продолжал стрелять из своих земляных батарей, но как орудия малых калибров, там стоявшие, не могли с успехом бороться с сильной неприятельской артиллерией, то Корнилов приказал прекратить их огонь, а сам оставался у башни еще несколько минут.
В половине 12-го часа, сказав: «Ну, теперь пойдем» сопровождавшему его лейтенанту Жандру, Корнилов пошел к брустверу батареи, за которым стояли лошади, и в этот самый миг был ранен ядром в левую ногу, у самого живота. «Отстаивайте же Севастополь», – сказал он окружавшим его офицерам, и вслед за тем, потеряв память, был перенесен в морской госпиталь, где, обратясь к свидетелю последних минут его, капитан-лейтенанту Попову, произнес: «Скажите всем, как приятно умирать, когда совесть спокойна»; потом, через несколько времени, продолжал: «Благослови Господи Россию и государя, спаси Севастополь и флот».
В жестоких, почти непрерывных страданиях, в заботах об участи горячо им любимых жены и детей, Корнилов, уже в предсмертные минуты, услышав говор окружавших его офицеров, будто бы английские батареи были принуждены замолчать, собрав последние силы, произнес: «Ура! ура!» и забылся, чтобы не пробуждаться более.
Известия об успехе наших действий против англичан не подтвердились. Напротив того, 3-й бастион, поражаемый с английских батарей, стоявших на Зеленой горе и на Воронцовской высоте, понес огромные потери. К трем часам пополудни там уже была сбита треть всего вооружения, перед остальными орудиями амбразуры совершенно разрушены, почти все офицеры убиты либо ранены, и прислуга многих орудий замещена два раза.
Но, несмотря на то, артиллеристы 3-го бастиона, одушевленные примером своих храбрых начальников, капитана 1-го ранга Ергомышева и капитан-лейтенанта Лесли, продолжали обороняться до последней крайности. К довершению их опасного положения, около трех часов пополудни неприятельскою бомбой был взорван пороховой погреб в исходящем углу бастиона. Когда рассеялся дым, то уцелевшие люди увидели страшную картину: вся передняя часть бастиона была сброшена в ров и весь бастион обратился в кучу земли; везде валялись опаленные, обезображенные трупы.
При взрыве погибло более ста человек, из коих от многих, в том числе от капитан-лейтенанта Лесли, не осталось ни малейших следов. Несмотря на гром выстрелов, слышны были громкие крики «ура» в траншеях англичан. С нашей стороны, ожидали, что неприятель, пользуясь столь решительным успехом, пойдет на штурм. Казалось, дальнейшая оборона бастиона сделалась невозможной; но ничто не могло поколебать стойкости его защитников.
Прислуга артиллерии и офицеры были немедленно замещены другими людьми, которые тотчас начали приводить в порядок несколько уцелевших орудий, а между тем, для отвлечения выстрелов неприятеля от взорванного бастиона, батарея Будищева, с громкими криками «ура!», участила огонь по английским батареям. Одним из наших выстрелов был взорван зарядный ящик на английской батарее. С корабля «Ягудиил» свезена на 3-й бастион команда в 75 человек, из коих на другой день вечером возвратились на корабль только 25, прочие же все были убиты или ранены.
Для подноски зарядов от Госпитальной пристани к бастиону посланы охотники, которые, проходя под сильнейшим неприятельским огнем, большей частью погибли. Около четырех часов пополудни на Малаховом кургане взлетел на воздух пороховой ящик, не причинив значительного вреда.
Между тем около полудня союзные эскадры приняли участие в бомбардировании Севастополя. Первоначальное предположение союзников – открыть действия одновременно с сухого пути и с моря – не могло быть исполнено по случаю штиля, не дозволившего эскадрам прибыть в условленное время из Камышевой бухты и от устья Качи к Севастополю. Корабли, буксируемые пароходами, двигались медленно и потому приняли участие в бою гораздо позже сухопутных батарей.
По предложению адмирала Гамелена, союзные эскадры построились в линию на расстоянии от входа на рейд около 700–800 сажен. На правом крыле, против батареи № 10 и Александровского форта стали 14 французских, большей частью парусных, кораблей с несколькими пароходами и меньшими судами; на левом крыле, против Константиновского форта, 11 английских кораблей и несколько меньших судов; а в промежутке между французской и английской эскадрами – два турецких корабля.
Вообще же неприятельский флот занимал охватывающую позицию от Херсонесской бухты до Волоховой башни, протяжением около трех верст. Причина, побудившая союзников расположиться на значительном расстоянии от наших укреплений, не позволявшем нанести решительный удар с моря, было опасение за судьбу флота, составлявшего основание действий англо-французской армии, и к тому же адмирал Дундас неохотно принимал участие в нападении на Севастополь, считая безумным сражаться за деревянными стенами против русских, стоявших за стенами из камня. Сами союзные адмиралы сознавались, что они не имели в виду действовать решительно, ограничиваясь диверсиею, для облегчения атаки со стороны сухого пути.
В начале первого часа пополудни загремели первые залпы с кораблей неприятельских; по мере того, как входили в линию отставшие суда, канонада усиливалась. С нашей стороны отвечали на нее все орудия, обращенные к морю с батарей: № 10, Александровской, Константиновской, Карташевского и Волоховой башни. […]
Бомбардирование Севастополя с моря началось уже в то время, когда почти все французские батареи были принуждены замолчать и когда продолжали действовать с сухого пути только англичане. Густое облако дыма, образовавшееся от неприятельских залпов и от выстрелов с наших приморских батарей, совершенно закрыло корпуса и мачты кораблей, и потому нам служили целью только сверкавшие огоньки неприятельских выстрелов. Таким образом, наши моряки были лишены двух весьма важных указаний для пальбы – определения в точности расстояния неприятельских кораблей и возможности видеть падение собственных снарядов. На батарее № 10 печи для каления ядер были так неудобно устроены, что пришли в негодное состояние через полчаса по открытии огня с неприятельского флота; погребов для зарядов было мало, да и те, которые находились на батарее, были недостаточной величины и плохо размещены
[122].
