Совет главнокомандующего привел к тому, что армия жила реквизицией на местные средства, и никак не мог согласиться с моими доводами, что флот не может реквизировать, находясь в глубоком тылу, где действовала уже законность, тем более что отпускаемые средства всегда запаздывали сравнительно с повышением цен на продукты. Мне пришлось убеждать правительство Юга России целых два месяца, чтобы они поняли наконец эту простую истину, но мне ассигновали в конце концов все же очень маленькую сумму на приобретение запасов, а главное, что было упущено – это драгоценное время. Когда, наконец, средства были ассигнованы, был образован интендантский комитет, который сделал все, что мог, и несколько облегчил положение. В этом отношении портовые рабочие были в более благоприятном положении. Их кооператив работал все время интенсивно и, имея значительный оборотный капитал, удовлетворял все их нужды.
Следующий вопрос был квартирный: ввиду большого наплыва беженцев из местностей, занятых большевиками, этот вопрос стоял очень остро. Комендант крепости учредил комиссию, в которой был представитель от флота, для отвода квартир. Комиссия, работавшая по бюрократической рутине, руководствовалась законами мирного времени и решила, что офицерам флота, как живущим на кораблях, квартир не полагается, а их семьи должны быть на положении обывателей. Мне пришлось выдержать целую войну с комендантом и жаловаться генералу Лукомскому как главе правительства на такое применение законов, пока наконец мы были объявлены полноправными защитниками государства. Жены и вдовы морских офицеров буквально осаждали меня и, чтобы выйти из этого затруднения, я прибег к следующей мере. На рейде стоял пароход добровольного флота «Херсон» с поломанной машиной, но с большими и удобными каютными помещениями. Я приказал его поставить к так называемой Царской пристани в Южной бухте и открыл там гостиницу для семей моряков, взимая небольшую плату для покрытия расходов по оборудованию и найму прислуги. Новая гостиница быстро приобрела популярность, и все каюты были быстро заполнены.
Семьи моряков, числящихся на службе, были сравнительно не в плохом положении, но очень тяжело было вдовам и дочерям умерших. Выплата пенсий с началом господства большевиков была прекращена, и они буквально бедствовали. Тех, которые были помоложе, старались брать в различные учреждения, но старухам и малолетним приходилось очень туго. Чтобы помочь им, было извлечено из архива Морское благотворительное общество, имевшее устав и печать, т. е. все права юридического лица. Был образован комитет из дам под председательством моей жены и начал действовать. На мой призыв откликнулись пароходные общества, сразу приславшие большие суммы, и в течение месяца капитал общества возрос до 400 тысяч рублей, что в то время составляло не менее тысяч десяти на прежнюю валюту. Это общество оказало много помощи, как в Севастополе, так и в эмиграции, пока средства не иссякли.
Что касается до призрения мальчиков, не достигших еще возраста, позволяющего стать в ряды добровольцев, то в этом деле проявил большую инициативу старший лейтенант Машуков, вскоре произведенный за отличие в капитаны 2-го ранга. В Севастополе еще до войны начал строиться Морской корпус, и некоторые здания были готовы. Машуков убедил как Деникина, так и Герасимова в необходимости обратить внимание на детей, совершенно заброшенных вследствие закрытия школ. Деникин дал средства и согласие на открытие Морского корпуса. Контр-адмирал Ворожейкин
[368] был назначен директором, и был набран штат учителей и воспитателей; что же касается до учеников, то в них, конечно, не было недостатка.
Признаюсь, что я не был особенным энтузиастом в этом вопросе. Конечно, цель была сама по себе прекрасная и себя оправдала, так как дала возможность в течение четырех лет воспитывать мальчиков (три года в Бизерте), но, с другой стороны, это было похоже на мирную жизнь в горящем доме.
Машуков вызвал подражателей, и вскоре ко мне явился профессор Московского университета и настоятельно меня убеждал предоставить морские казармы для университета, который предполагал открыть в Крыму. Я его принял весьма нелюбезно, но он заявил мне, что Астров и Федоров ему сочувствуют и что мне придется все равно уступить. Месяца через два ко мне действительно поступило приказание генерала Лукомского уволить всех студентов и гимназистов для продолжения их обучения в университетах и гимназиях. Это было полным разрушением всего, что было сделано в Севастополе. Конечно, я заявил горячий протест и никого не уволил, а вскоре дела Добровольческой армии приняли такой оборот, что об университетах перестали думать, но тем не менее все это показывает, как далеки были наши правители от действительной жизни, под руководством кадет из Государственной думы.
Севастопольский морской корпус был много торжественно открыт. Был, как полагается, молебен, и потом закуска с вином, речами и тостами, а на другой день начались и занятия. Кадет было принято мало – около 300 человек.
Говоря о Севастополе того времени, нельзя обойти молчанием и церковь. В городе в это время скопилось 14 архиереев, бежавших из различных епархий от большевиков, и все они нашли приют у епископа Севастопольского Веньямина.
[369] Вот эти архиереи были у меня с визитом, и я также отдавал визит и им. По случаю храмового праздника в Херсонском соборе было торжественное богослужение, на которое был приглашен и я. После молебна следовал обед, на котором председательствовал архиепископ Херсонский Димитрий.
[370] Владыки выпили крымского белого вина и разговорились. После официальных тостов последовала дружеская беседа, из которой можно было заключить, что владыкам не очень нравится быть под патриархом и что прежний порядок, когда каждый епископ в своей епархии был сам вроде патриарха, был им более по душе. Как известно, вопрос о патриархе прошел на соборе голосами мирян и белого духовенства, против епископов. Признавая совершившийся факт, владыки теперь старались умалить значение патриарха и в один голос говорили, что патриарх должен быть первым между равными и отнюдь не главою церкви вроде римского папы, что усиленно поддерживалось.
