Мы видим то же самое во всех великих революциях: и в английской, и во французской. Революция бывает тогда, когда верхний класс народа одряхлел и разложился. В конце концов победа всегда бывает у революционеров, потому что их воля сильней.
Может быть, и возможно было победить большевиков, но для этого нужно было опереться не на интеллигенцию, а на крестьян, объявив лозунг «Вся земля крестьянам в полную собственность», но на это в то время никто не решился.
Когда пришли первые известия о начавшемся отступлении добровольцев, то этому в широких кругах не придавали особенного значения. Считали, что неудача временная, что мы слишком растянули свои силы, что подойдут резервы и мы снова опрокинем большевиков. Жизнь везде текла по-старому, но зловещие признаки нарушали спокойствие везде и всюду. Там и сям в глубоком тылу появились шайки, на содержание которых, как оказалось потом, Троцкий отпустил большие средства. Зашевелилась крамола на Кубани, где близорукие кубанские эсеры и маститые сепаратисты под руководством Быча
[385] и K° захотели использовать наши неудачи на фронте для своих узкопартийных целей. Попытка была подавлена генералом Покровским
[386] в самом начале, но все же чувствовалось, что не сложившийся и хрупкий организм Вооруженных сил Юга России стал работать с перебоями и давать трещины там и сям. Но официально все было спокойно и бюллетени не возбуждали никакой тревоги, только в магазинах Освага убрали из оконных витрин карты, на которых прежде четко отмечалось движение вперед Добровольческой армии.
В это время в Севастополь прибыл с фронта агитационный поезд, начальником которого оказался мой сослуживец по Одессе капитан Соловский, который нашел себе применение как раз по своим способностям. Он привез мне в подарок куль белой муки и сахару, что в то время уже начинало считаться деликатесом. Соловский мне много рассказывал про фронт, а еще больше про тыл. Безобразное пьянство в главной квартире Май-Маевского,
[387] воровство, всевозможные спекуляции и развал в тылу так и пестрели в его рассказах. Он смотрел очень мрачно на будущее и не верил в победу. Про свой поезд он говорил, что они останавливаются в каждом населенном пункте, становятся на запасный путь и затем устраивают свою выставку, состоящую из всевозможных антибольшевистских плакатов. Крестьяне охотно собираются поглазеть, так как за вход денег не берут и к картинкам даются пояснения. Часто приходится вступать в споры с левыми ораторами, и тогда получается нечто вроде митинга под открытым небом. Первое время, как он говорил, его иногда припирали к стенке ловкими изворотами, но он быстро освоился и в последнее время работа шла гладко. К сожалению, они могли обслуживать только железнодорожные линии, а все, что от них в сторону, было уже вне пределов досягаемости. Я посетил его поезд и нашел его устроенным очень рационально, но, к сожалению, эта затея, как и все у нас, была сделана с опозданием. По отзывам многих лиц, так называемый Осваг, т. е. Осведомительное агентство, стоил правительству больших денег, но принес очень мало пользы, вследствие подбора неподходящих лиц.
Я сохранял спокойствие и вел все дела прежним темпом до занятия большевиками Харькова, но, когда это совершилось, решил ехать в Таганрог, чтобы лично убедиться в положении дел и получить инструкцию насчет грозящей катастрофы. Предлогов для поездки у меня было достаточно. Денежные ассигнования, которые я получал с большими задержками, продовольствие, обмундирование, ремонт – все это требовало личных объяснений для ускорения дела. Разрешение было дано. В моем распоряжении была яхта «Колхида», которая могла дойти до самого Таганрога, и я ей и воспользовался. Эта яхта была куплена великим князем Александром Михайловичем
[388] для морских путешествий. Года за четыре до войны он ее продал Морскому ведомству, и она находилась постоянно в Константинополе в распоряжении императорского посла. Во время войны применения у ней не было, а когда началась Гражданская, то всякое исправное судно могло понадобиться, а так как она была одним из немногих исправных, то ее и поставили в строй, вооружив 75-дюймовыми орудиями.
Я вышел в море под вице-адмиральским флагом, так как флаг командующего флотом, не имея настоящего флота, мне казалось поднимать неудобным. Со мной было несколько пассажиров и флаг-офицер.
Странное чувство я испытывал, сидя в роскошной каюте великого князя, где все сохранилось в прежнем виде, несмотря на немецкий и большевистский грабеж. Как будто бы я достиг всего того, о чем мечтают все молодые мичмана по выходе в офицеры: должность командующего флотом, которых было всего два в России, была пределом мечтаний всякого офицера. Правда, морской министр был как будто бы еще выше, но это был уже береговой чин, т. е., по морским понятиям, человек второго сорта. Я жил во дворце и имел в распоряжении яхту – роскошь, которую могут себе доставить только американские миллиардеры. И все-таки все это казалось мне каким-то бутафорским и не доставляло удовольствия. Подобное чувство, вероятно, испытывают актеры, играющие на сценах королей, а также, вероятно, испытывали Керенский и Ленин, помещаясь в роскошных палатах царских дворцов.
