Одновременно с сильным ударом по нашему левому флангу последовал более слабый – по правому. Здесь дело ограничилось продвижением в направлении на Митаву и Либаву сравнительно слабых немецких частей, но у нас, кроме ополченцев, ничего не было, чтобы им противостоять. Немецкая кавалерия разлилась по всей Курляндии, и генералу Алексееву спешно пришлось перебрасывать свои войсковые части, надерганные из разных мест, в угрожаемый район.
Как раз в это время я ездил по железной дороге в г. Седлец к генералу Алексееву, чтобы просить его защитить Либаву с сухого пути. Сама по себе Либава имела для нашего фланга весьма мало значения и могла служить только укрытием для миноносцев при их набегах на берега Германии, в случае преследования неприятелем, но для немцев ее удобный порт мог служить близкой и удобной базой при действии против Рижского залива.
Генерал Алексеев, которого я видел в первый раз, произвел на меня прекрасное впечатление своею откровенностью и логичностью рассуждений. Относительно Либавы он мне сказал, что для ее обороны он не может уделить ни одного солдата из полевых войск, так как, будучи оторванными от фронта, эти войска пропадут совершенно даром. Там остается только ополченченская бригада, бравшая Мемель, которая для полевой войны все равно не годится. В лучшем случае она отступит на Виндаву, а в худшем сдастся в плен. Об общем положении своего фронта он сказал, что его войска не имеют резервов, которые все направлены на Юго-Западный фронт и растянуты в ниточку. Стоит неприятелю где-нибудь нажать, и ниточка лопнет.
По счастью, немцы были систематики, и так как на очереди лежало очищение Галиции, то они его и выполняли со скоростью 7–8 верст в день, не занимаясь побочными делами, могущими дать дешевые лавры, но не существенные результаты.
С наступлением весны в Ставке изменилось и настроение. Девятимесячное сидение в вагонах, напоминавшее зимнюю спячку в берлоге, всем ужасно надоело, да и монастырская жизнь давала себя чувствовать. Нервы от постоянных неудач притупились, и захотелось личной жизни. В Ставке стали все чаще и все на больший срок появляться дамы, а некоторые и совсем переехали на жительство. В том месте, где останавливался царский поезд, был разбит цветник с клумбами и поставлена садовая мебель. По вечерам там стали собираться иностранные агенты и другая публика для разговоров. Там же образовался маленький зверинец в загородках из барсука, лисицы и красивых ручных голубей. Один из адъютантов великого князя, барон Медем, оказался великолепным дрессировщиком, и барсук стал скоро за ним ходить, как собака. Все это занимало публику, а в особенности голуби, которые садились ко всем на плечи и на головы, хотя они оставляли иногда после себя неприятные последствия.
В числе развлечений появились также теннис и городки. Младший доктор Ставки нашел, что рестораторский стол негигиеничен, и испросил у дежурного генерала разрешение устроить специальный стол для больных и при этом кормил так вкусно, что число больных увеличивалось с каждым днем. Оказалось, что он тут же в Ставке нашел повара от Кюба, некоего г. Кякшта, брата известной балерины,
[154] служившего по мобилизации в телеграфной роте. Кякшт говорил, что его сестра художница в хореографии, а он в кулинарии, и хвастался, что он из одних яиц может приготовить 152 блюда.
Тот же доктор устроил для офицеров ванны, души и солнечные ванны. Вообще потребность к комфорту видимо разрасталась, и прежний суровый образ жизни постепенно нарушался. Многие переехали в комнаты в домах железнодорожной бригады, но мы, моряки, остались твердыми и продолжали жить в своих вагонах, где по-прежнему принимали своих приятелей.
Великий князь Кирилл Владимирович был еще в марте назначен командиром Гвардейского экипажа и начальником речных флотилий и уехал из Ставки в Петербург. Капитан 2-го ранга Немитц получил в командование канонерскую лодку в Черном море, а к нам прибыл на его место лейтенант Гончаров.
[155]
Весна 1915 года в Балтийском и Черном морях
С наступлением весны немцы первые открыли военные действия в Балтийском море. В конце апреля несколько миноносцев вошло в Рижский залив, высадили небольшой десант на острове Руно, разрушили маяк и, забрав с собой служащих призывного возраста, удалились. К этому времени лед в заливе уже растаял, а в проливе Моонзунд начал уже быстро таять, почему и нашим миноносцам стало возможным им пользоваться. Первой была послана в Рижский залив подводная лодка «Акула», а затем и миноносцы, чтобы поставить заграждения в Ирбенском проливе.
В начале мая немцы стали усиленно тралить подходы к Либаве. Стало очевидным, что готовится атака порта с суши и с моря. 6 мая два дивизиона миноносцев вышли из Моонзунда и, несмотря на светлую ночь, благополучно, никем не видимые, поставили заграждения в разных местах вокруг Либавы. Немцы почему-то не ждали нас из Рижского залива, и их сторожевые суда – крейсер «Аугсбург» с двумя миноносцами – встретились с нашей крейсерской бригадой, вышедшей из Финского залива для отвлечения неприятеля. После нескольких выстрелов немцы спешно удалились.
Либава была занята немцами 8 мая после бомбардировки с моря и одновременной атаки с суши. Как и думал генерал Алексеев, сопротивление было оказано весьма слабое, но все же значительная часть гарнизона благополучно отошла на север к Виндаве. На вновь поставленных нами заграждениях взорвались два неприятельских миноносца.
20 мая был день траура нашего флота. Скончался в Ревеле от воспаления легких доблестный адмирал фон Эссен. Болезнь началась с чистой простуды, на которую он не обратил внимания, но через три дня эта простуда свела его в могилу. Видимо, его здоровье было сильно подорвано непосильными трудами года войны, и сердце не выдержало высокой температуры.
Адмирал Николай Оттович фон Эссен родился в 1860 году. Морской корпус он окончил первым и после того, уже будучи офицером, окончил Морскую академию и Артиллерийский офицерский класс. Мне лично пришлось с ним встретиться впервые, когда мы оба были назначены в 1892 году в дальнее плавание на крейсере «Адмирал Корнилов», он старшим артиллерийским офицером, а я мичманом. Это было превеселое плавание, продолжавшееся три года. Николай Оттович был душой кают-компании. Всегда веселый и жизнерадостный, он был вечно окружен мичманами и назывался мичманский старшина. Он был первым заводчиком всех мичманских проказ, никогда не отказывался от кутежей на берегу и тем не менее держал в большом порядке свою часть, а потому был любим и начальством. Однако мы в то время никак не предполагали, что среди нас танцует негритянскую джигу будущий наш знаменитый флотоводец. Николай Оттович никогда не был карьеристом и продвигался в чинах строго по линии, не обходя никого. Выдвинулся он только во время японской войны, командуя небольшим крейсером «Новик». В первый же день войны, при первой атаке эскадрой адмирала Того крепости Порт-Артур, «Новик» единственный атаковал японскую эскадру, подойдя к ней на 20 кабельтовых, и, несмотря на серьезные повреждения, преследовал ее при отходе от крепости. С этого времени известность его все растет. В нем обнаружилась душа воина и начальника, что составляет удел немногих избранных натур. В Порт-Артуре уже он получает в командование броненосец «Севастополь», и это единственный большой корабль, который не был затоплен в порту и потом не поднят японцами. «Севастополь» накануне сдачи крепости стоял на наружном рейде и выдерживал постоянные атаки японских миноносцев. Будучи атакован двумя минами, он вышел в море и затонул на большой глубине.
