В Черном море за этот период следует отметить встречу двух наших миноносцев 23 декабря с двумя турецкими канонерскими лодками «Малассиа» и «Дуран-Реис», которые конвоировали большое парусное судно в угольном районе. Миноносцы вступили в бой с лодками и после получасового боя парусное судно и «Малассиа» были потоплены, а «Дуран-Реис» выбросился на берег на мелководье у острова Кесриен(?). На другое утро миноносцы опять вернулись к месту боя и нашли «Дуран-Реиса» уже плавающим на глубокой воде и окончательно его утопили. Турецкие команды спаслись на берег на шлюпках.
Делая обзор истекшего года на обоих морях, его можно признать удачным, так как мы понесли очень мало потерь, а неприятель значительное количество. Оба наших флота количественно и качественно значительно усилились, а личный состав приобрел большую опытность. В Балтийском море вошли в состав флота четыре дредноута, три больших миноносца типа «Новик», четыре больших и три малых подводных лодки. Последние были куплены в Америке и в разобранном виде доставлены в Петербург через Владивосток. Всех лодок было куплено пять. Число тральщиков и сторожевых судов было также значительно увеличено, причем под тральщики были реквизированы мелкосидящие теплоходы с Волги.
Оборудование позиций, защищающих вход в Финский залив, было также значительно усилено. Построено много новых батарей как на основной позиции, так и на передовой, между Даго и Тангеудом и в Або-Аландском фланговом районе. Ревельская крепость также постепенно оборудовалась полевыми укреплениями. Для ее обороны были сформированы две морских дивизии из маршевых рот, и они постепенно сплачивались и обучались, насколько это позволяло отсутствие надлежащего офицерского состава.
В Черном море вступил в строй один дредноут, один легкий крейсер «Прут», бывший «Меджидие», совершенно исправленный и перевооруженный, четыре больших миноносца и столько же подводных лодок. Кроме того, из Владивостока были доставлены по железным дорогам четыре малых миноносца и три подводных лодки. Эти суда годились только для охраны портов. Следует отметить также, что мы, наконец, получили некоторое число приличных гидроаэропланов, которые приносили большую пользу при разведке, в службе связи и при охране портов от покушений подводных лодок.
Большие германские подводные лодки стали часто подходить к Севастополю и устраивали как бы дежурство у входа в порт, подобно тому, как мы это устроили при входе в Босфор. При входах и выходах больших судов пришлось организовать целую систему охраны. Линейные корабли и крейсера входили и выходили всегда окруженные тремя ступенями из миноносцев и тральщиков, а сверху парили гидропланы. Эта система оказалась удачной, и мы не потеряли от подводных лодок ни одного военного судна.
1916 год
Ставка в зимний период 1916 года
За весь этот период никаких серьезных действий не было. Были бои под Ригой, не имевшие крупных результатов, но силы нашей армии постепенно обновлялись, и чувствовалось, что весной предстоит новый период наступательных действий. Наступление, предпринятое 7-й армией на Юго-Западном фронте, не дало нам ожидаемой победы, а потому до весны было решено продолжать накопление сил.
В самой Ставке жизнь текла своим чередом. С прибытием адмирала Русина я почти освободился от всякой работы и имел массу свободного времени. Мне очень бы хотелось получить строевое назначение, но, с другой стороны, я опасался, что за два года войны я окажусь отставшим в техническом и тактическом отношениях. Когда я высказал свои пожелания и опасения адмиралу Русину, он вполне со мной согласился и сказал, что постарается предоставить мне место, где мне можно будет постепенно подготовиться к ответственным обязанностям на море, а пока что нужно было подождать.
Вскоре я отправился в командировку в Севастополь и решил непременно выйти в море. Большого похода, однако, не представилось, а потому я попросился у адмирала Эбергарда пойти в виде пассажира на миноносце в обычное блокадное крейсерство. Я сговорился с начальником 1-го дивизиона князем Трубецким, что пойду с ним вместе на миноносце «Пылкий». В назначенный день мы снялись с якоря и пошли вместе с другим миноносцем.
Я уже восемь лет как не плавал на миноносцах, но все же не представлял себе того неприятного сюрприза, который меня ожидал. Как только мы покинули Севастопольскую бухту, стало сильно свежеть, и вскоре начался шторм баллов в восемь. Меня, к моему стыду, форменным образом укачало со всеми последствиями. Трубецкой меня утешил тем, что с английским адмиралом Филимором было то же самое, когда он ходил с ним на миноносце.
По счастью, к утру стало стихать, а в 8 часов, когда я вышел на палубу, уже была прекрасная погода, и только легкое приятное покачивание на неулягшейся еще зыби. После четырехлетней кабинетной работы в штабе было чрезвычайно приятно подышать свежим морским воздухом. Несмотря на январь месяц, температура на солнце была выше 16˚R,
[191] и я мог прогуливаться по палубе в одном кителе, не надевая пальто. Сразу явился колоссальный аппетит, и я выпил с наслаждением два стакана кофе, закусив еще ветчиной, телятиной и яйцами, а в 12 часов, кроме прекрасного обеда, съел еще пробную миску командного борща, который мне показался необычайно вкусным.
В 10 утра мы подошли к Зонгулдаку. Начальник дивизиона не имел разрешения вступать в перестрелку с береговыми батареями, а потому заявил мне, что приблизится только не ближе дальности берегового огня, т. е. семи или восьми миль. С этой дистанции я мог рассмотреть в зрительную трубу стоящий в гавани пароход и некоторые строения на берегу. Тем не менее мы потихоньку все приближались и приближались, пока на берегу не вспыхнули вдруг два огонька и не послышалось характерное жужжание приближающихся снарядов. Оба были перелеты, но один упал довольно близко от миноносца. Вслед за первыми ласточками прилетели и другие, но миноносец уже дал большой ход и быстро вышел из опасной сферы. Я проверил свои ощущения – сильно ли я отвык от постоянного обстрела в Порт-Артуре, и убедился, что не очень. Далее мы пошли вдоль анатолийского берега, и Трубецкой мне показывал в разных местах остовы выкинувшихся на берег турецких пароходов. Самое большое кладбище было в Эрегли, там торчало из воды много мачт и труб.
Около 2 часов мы подошли к Босфору, не видав ни одного дыма, ни паруса. Единственным развлечением был расстрел двух плавающих мин, вероятно, оторвавшихся от нашего заграждения у Босфора. Босфор я видел только издали, так как Трубецкой не желал приближаться близко, чтобы сохранить за собой свободными пути отступления на случай внезапного появления противника с тыла. От Босфора мы прошли миль двадцать вдоль европейского берега, а затем свернули в море. Часов около пяти, когда мы с Трубецким сидели в его каюте и мирно пили чай, вдруг вбежал вахтенный унтер-офицер и доложил, что на востоке виден густой дым, по-видимому, от большого военного корабля. Трубецкой стремительно выскочил наверх, а я, о стыд! почувствовал, что заболел «гебенитом» в острой форме. Во рту внезапно пересохло, и дыхание сперлось. Какое счастье, что меня никто в это время не видел. Через несколько минут, собрав всю свою волю, я уже небрежной походкой, по-видимому, спокойно, прошел на мостик и, пожалуй, чересчур равнодушным голосом спросил Трубецкого о причине тревоги. Тот посмотрел на меня с некоторым любопытством и, как мне показалось, лукавством, и ответил:
