Как я ни пробовал приступить к делу, но это никак не удавалось. То приехали дамы, то прогулка на автомобилях, – словом, бесшабашное житье. Когда я заикался о неудовольствиях, то Хоменко – начальник транспортной флотилии, говорил: «Они все врут и валят с больной головы на здоровую». В конце концов, по-видимому, так и было. Интендант в Батуме не выразил мне никаких претензий на флот и адресовал меня в Тифлис.
Мне все-таки удалось проследить транспортную службу. Ежедневно по вечерам два небольших транспорта около тысячи тонн каждый выходили из Батума и, идя ночью под самым берегом, рано утром приходили в Трапезунд. При самых примитивных способах разгрузки, сначала на баржи и затем с барж прямо на берег, разгрузка занимала двое суток в случае благоприятной погоды. Если на море начиналось волнение, то разгрузка прекращалась и ждали хорошей погоды. При таких условиях летом, когда хорошие погоды почти постоянны, Трапезунд получал ежедневно около 1000 тонн груза, т. е. от трех до четырех товарных поездов в сутки, что вполне достаточно для снабжения двух корпусов.
Путешествие было довольно безопасно, и мы за все время, пока действовала эта коммуникационная линия, потеряли на ней всего два транспорта. Один потоплен подводной лодкой, а другой расстрелял крейсер «Бреслау».
Наконец я добрался и до Тифлиса поздно ночью и остановился в гостинице. Утром на следующий день я отправился во дворец и сейчас же получил аудиенцию. Великий князь, одетый в белый бешмет, который к нему очень шел, принял меня очень любезно, как старого знакомого, сказал, что надеется, что я устраню все недоразумения и шероховатости со снабжением, и в заключение пригласил завтракать. Не выяснив предварительно всех претензий, я не мог доложить своего уже составившегося мнения об этом деле, а потому отложил доклад до прощальной аудиенции, которую так и не получил.
На завтрак собралось многолюдное общество. Присутствовали великая княгиня Анастасия Николаевна,
[210] великий князь Петр Николаевич
[211] с женой и дочерью, вся свита великого князя и много посторонних лиц, в большинстве военных. Великий князь был очень оживлен и весел, сообщал сведения о Брусиловском наступлении, которое только что началось, громко говорил и смеялся. Завтрак не носил официального характера, как это бывало в Ставке, а имел, вероятно, благодаря присутствию нескольких дам, семейный вид. Меня посадили рядом с княжной Марией Петровной, и мы очень оживленно разговаривали. Против меня сидел генерал Палицын,
[212] который все время острил и смеялся. Вообще Кавказ с самого приезда в Батум производил на меня впечатление, после довольно мрачного Могилева, самого веселого места в России. Вероятно, так действовали постоянные успехи нашей армии на Кавказе.
В этот день мне так и не пришлось заняться делами, потому что обедать я был приглашен к помощнику главнокомандующего генералу Янушкевичу, а затем он меня повез в оперу в свою ложу. Я думал, что Янушкевич меня посвятит в интересующие меня вопросы, но он оказался не в курсе дела и рекомендовал мне обратиться к начальнику снабжений. Это оказалась нелегкая задача. Сколько я ни старался поймать генерала (забыл фамилию), он оказывался неуловимым: то у него комиссия, то доклад, видимо, он меня просто избегал. Если бы я был старый воробей по кляузным делам, то я, конечно, легко бы его вывел на чистую воду, но я привык к нашей системе, принятой при министре Григоровиче: решать все на словах, а документ только должен поступать для хранения в архиве уже после решения дела, и думал, что и здесь могу поступать таким же образом.
В конце концов, мне все-таки удалось на пять минут поймать генерала в штабе округа. Он мне сейчас же сказал, что ему страшно некогда и нет с собой справки, но, действительно, моряки очень задерживают грузы, но что он надеется, что вскоре все наладится и будет хорошо. Мне, конечно, следовало бы попросить великого князя или его начальника штаба устроить компетентное заседание, а на нем выяснить все недостатки снабжения сухопутного и доказать, что морской транспорт выполняет свою задачу, но я этого не догадался сделать и решил уехать, доложив все великому князю на словах, но великий князь уехал на неделю в Боржом, а мне нужно было возвращаться, потому я уехал без доклада. В результате моя поездка пропала даром, так как взаимные попреки и жалобы продолжались и дальше.
В общем, мои впечатления о Тифлисе были следующие: удушающая жара в городе и чудная температура и воздух на горе, с которой город сообщается фуникулером, идущим не более 10 минут. Прямо попадаешь из пекла в рай. Веселое бесшабашное житье. Работа, как и везде, с прохладцей. Не в пример России настроение всюду хорошее.
Только что я вернулся в Батум, меня пригласили на госпитальный пароход обедать, накормили хорошим обедом, причем за столом сидел целый цветник красивых сестер и пили шампанское. Я спросил, всегда ли это так, но мне объяснили, что больных и раненых сейчас нет, а потому они отдыхают. Вечером я наконец ушел на миноносце в Севастополь и оттуда вернулся в Ставку.
Там настроение было бравурное после удачи Брусиловского наступления,
[213] и я было тоже им заразился, но генерал Ронжин,
[214] только что вернувшийся из поездки на Южный фронт, сильно меня охладил, сообщив цифры наших потерь, которые были потрясающе велики и не соответствовали добытым результатам. Мы все еще не научились ценить людские жизни и заменять, где это можно и нужно, людей машинами. В результате порыв быстро выдохся. Тем не менее успех был несомненный и тем более важный, что мы уже совсем отвыкли от удач. Сейчас же явилось желание попробовать на других фронтах.
