Ставка осенью 1916 года
Когда случилась катастрофа с «Императрицей Марией», мне пришлось взять на себя грустную обязанность докладывать об этом несчастье государю, так как адмирал Русин был в Петрограде. Когда я доложил о катастрофе, то государь отнесся к этому событию совершенно спокойно. Его величество спросил меня, отчего это могло случиться? Я ответил, что подобные случаи уже были во всех иностранных флотах вследствие самовозгорания пороха и весьма вероятно, что и тут подобный же случай. После этого государь сейчас же заговорил о том, какой образ следует послать в Севастопольский морской кадетский корпус по случаю его открытия, и, видимо, придавал этому вопросу чрезвычайно важное значенье. На этом аудиенция и кончилась. В тот же день государыня, бывшая в это время в Ставке, после обеда подозвала меня к себе и расспрашивала о подробностях катастрофы и может ли это отразиться на военных действиях в Черном море. Я ответил, что превосходство за нами сохранится и нужно надеяться, господство на море останется за нами.
Меня поразила разница в выражении лица государыни с того времени, когда я ее видел в первый раз близко в 1907 году. Я тогда, командуя миноносцем «Гремящий», был приглашен к высочайшему столу во время плавания «Штандарта»
[230] в шхерах. В то время у государыни был какой-то ореол счастливой жены и матери, и это счастье светилось в ее глазах. Теперь на меня смотрела трагическая женщина с упрямым подбородком и куда-то ушедшими вовнутрь себя глазами. В ней чувствовалась какая-то назойливая мысль, которая ее никогда не оставляла.
Через несколько дней меня послали в Севастополь для участия в комиссии по разбору дела о катастрофе с «Императрицей Марией». Комиссия проработала несколько дней, опросила всех причастных к делу лиц, но никаких оснований к возможности предположения злого умысла не нашла. С хранением взрывчатых веществ были найдены некоторые упущения против правил, но не существенные, чтобы придать кого-либо суду. Заключение комиссии говорило о возможности самовозгорания как вероятной причине несчастья.
Между тем в Ставке атмосфера становилась все тяжелее и тяжелее, вследствие безнадежности с внутренними делами. Все начали чувствовать, что дело добром не кончится, и говорили об этом сначала шепотом друг другу, а потом все громче и громче. Когда первый раз наружу выплыл Протопопов
[231] и вдруг появился в Ставке, все с любопытством на него смотрели. Никто его еще не знал, и многие от него чего-то ожидали, но его комическая фигура скоро предстала перед всеми во всем блеске. Он стал появляться в Ставке в мундире министра внутренних дел и наслаждался своею властью и почетом, который ему оказывали городовые.
Нельзя сказать, чтобы государю никто не открывал глаза на положение и не говорил правды: начиная с лиц свиты, как например, князя Орлова и Дрентельна и кончая его советниками Кауфманом-Туркестанским, генералом Алексеевым, Родзянко и даже великими князьями, многие лица требовали свалить Распутина
[232] и устранить его пагубное влияние, но ничто не помогало. Все попытки кончались опалами, так как [неразборчиво] императрицы была слишком силен. Был один момент, когда нам казалось, что дело может еще наладиться. Это было в последние дни министерства Штюрмера.
[233]
Один раз вечером к нам пришел веселый и радостный флигель-адъютант Саблин и сообщил, что государь вызвал Григоровича в Ставку и предложил ему стать председателем Совета министров. Государь им это уже сказал, и телеграммы посланы. Мы все возликовали, так как считали, что Григорович – единственный человек, который в настоящем положении может еще спасти положение. Мы базировались на следующих основаниях: адмирал Григорович был безусловно талантливый администратор, опытный политик и ловкий человек. Он обладал особым умением привлекать к себе людей. Его авторитет в государственных учреждениях был неоспоримый. Он нравился даже императрице. Лучшего человека выбрать было нельзя. Сумел ли бы он справиться с Распутиным – это, конечно, вопрос, но другого, более походящего, человека не было. Я сейчас же снарядил капитана 1-го ранга Альтфатера навстречу Григоровичу в город Оршу, чтобы предупредить его и рассказать ему положение. Когда Григорович приехал, то государь сказал ему несколько незначительных слов и задал несколько пустых вопросов по морскому ведомству. Григорович и мы все остались в полном недоумении и разочаровании. Потом Саблин говорил, что государь разговаривал по прямому проводу с императрицей, и все переменилось.
Все пошло по-старому, и разговоры шли все громче и громче. Великий князь Дмитрий Павлович
[234] часто заходил к нам и говорил совершенно откровенно о полной безнадежности положения. Он все приписывал Распутину и, как известно, сделался душой заговора против него.
