Все вышло согласно плану: часов в 6 вечера охотники с левого берега открыли сильный огонь по болгарам из ружей и пулеметов, чем привлекли их внимание. Одновременно взвод, высадившийся незаметно в пункте В, зашел им в тыл и также открыл огонь. Болгары сейчас же начали отстреливаясь отступать к пункту С, но здесь уже ожидал их полковник Жебрак, взявший с броневого катера два пулемета. Привлеченные стрельбой, болгарские подкрепления также начали подходить к пункту С с запада, и Жебрак обратил на них огонь пулеметов. Наши охотники, бывшие на левом берегу, сейчас же после отступления неприятеля переправились на правый на рыбачьих лодках и в результате вся болгарская рота, потеряв 15 убитыми и 40 ранеными, попалась к нам в плен. Наши потери состояли всего в трех человеках раненых. Жебрак покинул свой опасный пункт только тогда, когда убедился, что все наши люди и пленные покинули правый берег Дуная.
Еще должен упомянуть о прапорщике Дамонтовиче, который неоднократно на броневом катере с несколькими охотниками проникал в тыл к болгарам, снимал их пикеты, брал пленных и наводил панику. К сожалению, в один из таких налетов он наткнулся на мину и геройски погиб со своим катером.
Кроме таких частных налетов изредка предпринимались для общего развлечения бомбардировки Тульчи из морских орудий. Объектами обыкновенно избирались неприятельские батареи. Мы имели в общей сложности на судах и на баржах свыше 30 орудий калибра от 100 мм до 8 дюймов и учились сосредоточивать их огонь и быстро его переносить на различные пункты.
Главным препятствием служила, как и всегда, плохая связь, вследствие часто рвущихся проводов. Наблюдение и указания в центральный пункт давались с привязного воздушного шара, и один такой шар неприятелю удалось сжечь на моих глазах. Стрельба окончилась, и я отправился домой обедать, как вдруг, сидя за столом, услышал на близком расстоянии стрельбу из ружей и пулеметов. Я подошел к окну и увидел наш воздушный шар, подошедший уже на буксире парохода к городу, и быстро его сшибающий неприятельский аэроплан, сыплющий в него из пулеметов. По аэроплану стреляли из винтовок и пулеметов, но он быстро удалился, по-видимому, без повреждений. Я уже думал, что все обошлось благополучно, как вдруг заметил небольшую струйку дыма над шаром. Дым делался все больше и больше, и, наконец, показалось пламя. Через две минуты шар, объятый племенем, плавно спустился на воду. Один из бывших на нем наблюдателей выбросился из корзинки на парашюте и благополучно спустился на воду, а другой спустился по привязному канату и обжег себе руки. По расследованию оказалось, что охраняющий пароход с противоаэропланными пушками был отпущен слишком рано, а полки сухопутной батареи прозевали аэроплан, так как он шел от солнца.
Неприятель также попробовал раз обстреливать Измаил и наделал там народного переполоха. Мы, находясь в 18 верстах от Тульчи, считали себя в полной безопасности и вдруг неожиданно были удивлены, когда в городе стали рваться огромные чемоданы калибра, как оказалось, в 9 дюймов, но их было выпущено всего 14 штук, и затем стрельба прекратилась. Я сейчас же поехал на набережную на автомобиле и нашел там перепуганных сестер милосердия, сбежавшихся с санитарных барж, стоявших у берега и не знавших, куда им скрыться. Как оказалось потом, по донесениям наших агентов, в Тульчу была доставлена 9-дюймовая пушка, но, как только сделали несколько первых выстрелов, станок орудия сломался, и его увезли обратно. Больше бомбардировок Измаила уже не было.
В середине июня меня вызвал в Яссы главнокомандующий генерал Щербачев
[269] для переговоров с новым командующим флотом контр-адмиралом Немитцом, который также приехал в Яссы. Вновь испеченный адмирал Немитц был мне знаком уже давно. Человек, несомненно, очень талантливый, но его талантливость носила в себе что-то недалекое от сумасшествия. Его отец умер в сумасшедшем доме и, несомненно, в нем самом были эмбрионы этого недуга. Он был очень силен в стратегии и одновременно очень недурной поэт, что как-то мало вязалось между собой, был очень религиозен и совершенно беспринципен в практической жизни, был хорошим семьянином, любил жену и детей и постоянно менял женщин, был храбрым человеком на войне и боялся тараканов и пауков. Революция как раз была сферой для выдвижения таких людей, и он из начальников дивизиона миноносцев, после ухода Колчака, был назначен командующим Черноморским флотом, будучи 36 лет от роду.
Путешествие в Яссы из Измаила я совершил на автомобиле, так как это был скорейший способ передвижения. Железные дороги были перегружены, и мне пришлось бы потратить на путешествие не менее трех-четырех дней, а на автомобиле я доехал за одни сутки. Правда, это было довольно томительное путешествие под жарким солнцем и все время в пыли, которая слоями лежала на дороге. Выехав в 5 часов утра, я приехал в Яссы в 12 часов ночи в указанную мне по телеграфу гостиницу, где нашел вполне приличное помещение для себя и адъютанта. Так как буфет уже был закрыт, а мы были голодные, то решили использовать взятые запасы в виде жареной курицы, но – увы! – она при этой жаре уже успела протухнуть. Так и пришлось лечь спать голодными.
Яссы был недурной городок, но донельзя перегруженный населением, так как двор и половина Бухареста перебрались туда. Генерал Щербачев помещался в отдельном доме, и его штаб был также размещен очень комфортабельно.
На другой день утром я отправился с визитами. Главнокомандующий принял меня очень милостиво, расспрашивал о моем участке обороны и сказал, что ему известно о порядке и дисциплине во вверенных мне частях. Он заявил, что надеется на скорое улучшение внутреннего положения и что усилия Верховного главнокомандующего генерала Корнилова
[270] будут иметь успех. В заключение он сказал, что следует быть готовым к переходу в наступление и заблаговременно изучить всю обстановку, чтобы не было потом никаких сюрпризов. Я вышел от него повеселевшим, и мне самому показалось, что, может быть, все еще опять наладится. От него я пошел к начальнику штаба, где встретился с адмиралом Немитцом. Генерал Головин
[271] был еще полон впечатлениями о недавнем бое под Марачешты,
[272] где мы с румынами имели успех и, как мне показалось, немножко презрительно отзывался о немцах. Немитц все время говорил об экспедиции на Босфор и взятии Константинополя и, по-видимому, считал это совсем нетрудным делом.
