Давайте проанализируем, чем же может быть объяснено такое, мягко выражаясь, необычное поведение. Для начала проведем несложный мысленный эксперимент. Представим, как бы повели себя истинно преданные царедворцы, увидев своего вождя и кумира в столь плачевном состоянии? Смоделировать нетрудно. В первую очередь они бы со всех ног бросились к телефонам и вызвали бы врачей — и кремлевских, которые под рукой (наверняка какое-то врачебное дежурство в Кремле было), а затем и всех светил, начиная с министра здравоохранения. Во-вторых, они, если бы хватило смелости, сами бы переодели вождя, а если нет, то уж сдули все пылинки с одежды. И наконец, выстроились бы у дверей, ожидая результата и готовые в любой момент продемонстрировать и своим видом, и словами, что жизнь и здоровье вождя им дороже любых неотложных дел.
Ну да ладно, не будем слишком строги к ним. Не будем думать о них слишком уж хорошо. Видоизменим условия эксперимента. Допустим, что никаких искренних чувств к вождю они не питали, и даже, наоборот, не могли дождаться, когда же он наконец преставится. Но к случившемуся никак не причастны. Могли бы они повести себя так, как они повели? Ни в коем случае. Слишком рискованно. Неизвестно, что приключилось. Может, какой-то легкий обморок. Через полчаса очухается и тогда уж точно не сносить головы. То есть и в этом случае они повели бы себя точно так же, с той лишь разницей, что в душе испытывали бы совсем другие чувства. Но внешнее поведение было бы точно таким же.
Ну а в каком же случае они могли бы повести себя так нагло и цинично, как это было в действительности? Только в одном — когда они не только жаждали скорейшей кончины вождя, но и были абсолютно уверены в своей безнаказанности. Откуда же могла быть такая уверенность? Опять же только от одного: они прекрасно знали, что смерть неизбежна и близка. Нужно только немного подождать. Ну и лучше не рисковать — избежать, хотя бы в ближайшее время, медицинского вмешательства. Никаких других толкований в данной ситуации быть просто не может.
Интересное объяснение этому событию дает в своих воспоминаниях Хрущев. Он пишет, что когда они вчетвером приехали к Сталину и выяснили обстановку, то «…посчитали, что неудобно нам появляться у него и фиксировать свое присутствие, раз он находится в столь неблаговидном положении. Мы разъехались по домам». Вот так просто, двумя фразами объясняется столь дикая ситуация. В этом хрущевском объяснении для нас интересно два момента. Во-первых, он признает, что первыми прибыли именно они — Берия, Маленков, Хрущев и Булганин. И во-вторых, его интерпретация является типичнейшим примером объяснения преступных действий. Известно (в криминалистике, в судебной психологии), что преступник, признавший какой-то факт (обычно бесспорно доказанный), всегда стремится — вольно или невольно, сознательно или подсознательно — дать ему наиболее благоприятную для себя трактовку. Это сказывается даже в выборе терминологии. Преступник никогда не скажет «украл», а скажет «взял», не «сбил с ног», а «толкнул» и т. п. Он всячески стремится избежать подробностей своих неблаговидных действий. То же самое мы видим у Хрущева. Никаких других аргументов, кроме чисто этических («неудобно»), у него нет. Да и быть не может. Никакого другого объяснения просто невозможно придумать. Поэтому приходится пользоваться этим. Хотя оно, конечно, детский лепет. Ну неудобно было самим войти, но врачей-то вызвать можно было. Врачу все удобно, все можно, он может осмотреть любого больного. Но Хрущев даже не пытается хоть как-то объяснить. Походя, вскользь приводит он этот единственный хилый аргумент, и скорее, бегом — дальше, к другим вопросам, о которых говорить не так неприятно. То есть все по канонам психологии преступника, вынужденного объяснять свои неблаговидные действия.
Дальнейшие события, происходившие вокруг умирающего Сталина, для нас интереса не представляют. За исключением разве что одной детали. По многим описаниям, перед самой смертью он вдруг поднял кверху левую руку и не то указал куда-то вверх, не то пригрозил. Потом этот жест получил у разных авторов самые разнообразные толкования, вплоть до самых мистических. Я думаю, расшифровать его не сложно. Известно, что Сталин до самой смерти находился (почти все время) в полном сознании, только не мог двигаться и говорить. Все происходящее он хорошо понимал. И поскольку за десятилетия безраздельной власти он привык к подобострастному преклонению, поведение приближенных его шокировало. Естественно, его переполняло негодование. Поэтому этот жест мог означать только одно (в вольном словесном изложении, конечно): «Вот я вас, сукины дети!» Но «сукины дети» знали, что делали, знали, что им бояться нечего. Поэтому вели себя нагло и уверенно.
Итак, подведем итоги нашего расследования по этому пункту.
В ночь, после которой вождя хватил удар, он был оставлен без прислуги и охраны. После этого он был на сутки лишен медицинской помощи, даже не был переодет. Последними из руководства страны, с кем Сталин общался до удара, были Берия, Маленков, Хрущев и Булганин. Первыми, кто появился после удара, были тоже они. Я думаю, только этих фактов вполне достаточно для вынесения им обвинительного вердикта. А с учетом ранее рассмотренных косвенных доказательств — тем более. Ведь далеко не каждое убийство совершается прилюдно. Вовсе не по всем делам об убийстве имеются свидетели-очевидцы. И тем не менее многие из них успешно раскрываются. Нередко истину удается установить лишь на основании косвенных доказательств, улик, если будет собрана достаточная их совокупность, восстановить картину происшедшего по крохам. В нашем случае, я думаю, налицо именно такая ситуация.
Но у следствия в запасе есть еще аргументы. Они касаются нашего последнего пункта расследования — посткриминального поведения подозреваемых.
Начнем с проговоров. Здесь наиболее благодатным объектом является Хрущев. И потому, что он пожил подольше некоторых своих подельников, и потому, что возможностей для публичных выступлений у него было побольше, а главное — по характеру был он человеком весьма словоохотливым (чтобы не сказать больше — болтливым). Люди старшего поколения помнят, как его «заносило», когда во время публичных выступлений он отклонялся от заранее написанного текста. Тогда он мог нагородить бог знает чего. Назавтра в газетах печатался, разумеется, лишь официальный текст (иногда и отступления от него, но в очень приглаженном виде). Но люди все слышали. Некоторые хрущевские «экспромты» получали международный резонанс, и тогда ему приходилось долго «отмываться» (так было, например, когда он брякнул, что мы «похороним». Америку). Поэтому Хрущев просто не мог где-нибудь не проболтаться. И он проболтался.
В докладе на закрытом заседании XX съезда КПСС Хрущев прямо заявил, что Сталин намеревался ликвидировать старых членов Политбюро. То есть проговорился, что они действительно знали о нависшей над ними смертельной угрозе. Конечно, это высказывание можно расценить и как политический ход, желание максимально сгустить краски, вызвать антисталинские настроения. Но тогда все же лучше бы было говорить об угрозе для всего ЦК, а не только Политбюро (причем даже не всего его, только «старых членов»). Это имело бы гораздо больший эффект. Поэтому, скорее всего, здесь именно проговор.
Интересную трактовку этому высказыванию Хрущева дает А. Авторханов. Он связывает его с «делом врачей» (опять это загадочное дело!). В этом же докладе до приведенного высказывания Хрущев много внимания уделяет этому делу, гневно возмущаясь его фальсификацией и допущенным беззаконием (можно подумать, что это единственное сталинское беззакони-е!). И затем заявляет: «Это позорное дело было создано Сталиным. У него не хватило времени, однако, довести его до конца (так, как он представлял себе этот конец)». Как же он себе его представлял? Так вот, Авторханов считает, что следующее затем заявление Хрущева о намерении Сталина уничтожить старых членов Политбюро и есть ответ на вопрос, каким представлял себе этот конец Сталин. Ну что ж, очень логично. И вполне согласуется с другими нашими уликами.
