С верхнего укрепления, на котором находятся маяк и сигнальная башня, открывается превосходный вид на остров: он расстилается под ногами как один цветущий сад, ограниченный высокими горами, которые в некотором расстоянии от города совершенно закрывают дальнейшую перспективу. Всюду заметна мощная жизненность природы: растительность чисто южная и, по причине перепадающих здесь дождей, очень роскошная; фауна та же, что в живописных горах противолежащей Албании, или та же, что в соседней Греции. Мы убедились в этом, осматривая небольшую коллекцию чучел здешних птиц».
К вечеру путешественники уже отправились на Итаку, родину Одиссея.
Из порта Пирей Альфред двинулся осматривать Афины. Конечно, он ожидал большего, но Акрополь все же потряс его. На его развалинах будущий зоолог побывал 14 июля 1847 года.
Из дневника: Храмы Акрополя
«…Мы посетили храмы Акрополя на следующий день, взобрались на крутую скалу с северной стороны, потом повернули на запад и прошли на площадь храмов через единственный вход, охраняемый одиноким сторожем-инвалидом. Варварство и эгоизм соединенными силами тщетно пытались разрушить эти величавые памятники минувших веков. Большая часть фриза с Парфенона, этого «прекраснейшего здания в прекраснейшей местности света», приобретена англичанином, который увез его в Лондон и там выстроил для него прескверную башню; из капителей колонн турки жгли известь, а из металлических стержней лили пушечные ядра. Нынешнее правительство (1847 года) заботится о собирании находимых остатков древности и о реставрации памятников. Я, конечно, не намерен вдаваться в описание Акрополя, тем более что скульпторы и живописцы уже давно вымеряли и описали каждый камень каждого храма; довольно сказать, что как ни велики были наши ожидания, однако действительность далеко превзошла все, что рисовало нам воображение».
Уже в те времена Акрополь сильно страдал от вандализма беспечных туристов, безжалостно растаскивавших его на сувениры. Альфред возмущался бездеятельностью греческого правительства, попустительствовавшего разграблению сокровищ Древнего мира.
Путешественники предприняли короткую поездку верхом в глубь страны, которая заметно поколебала их прежние романтические представления о Греции. Реальность оказалась суровее грез. В древних Фивах их ожидал приятный сюрприз — теплый прием у соотечественника, немецкого врача, но и здесь тоже рушились иллюзии юноши о сохранившихся древностях. «Можно едва ли узнать былое величие этих мест, расхаживая по грудам щебня, оставшимся от гигантских построек…» — писал он в дневнике.
Вернувшись в Афины, пассажиры парохода пожелали поближе познакомиться с обычаями греческого народа. В течение дня на улицах было почти пусто, а вот вечером началось оживление, продлившееся до глубокой ночи.
Везде были слышны звуки гитары, которые оказались явно не по душе молодому Брему, выросшему в немецком захолустье. После полуночи наконец все успокоилось. Тут и там прямо на улице лежали спящие бедняки, которым негде было укрыться, и нужно было проявлять чудеса изобретательности, чтобы ни на кого не наступить или, чего доброго, не наехать.
25 июля 1847 года их «Императрица» взяла курс на Египет, берегов которого она и достигла 29-го числа. В дороге судно прилично качало.
Из дневника: Жертвы качки на море
«Ничего не может быть уморительнее тех гримас, которые выделывают одержимые этою странною болезнью. Я почти совсем не страдал от качки парохода, а потому был способен подмечать все комические сцены, которых мне пришлось быть свидетелем. Те из несчастных, которым приходилось совсем плохо, с трагическою решимостью платили свою дань морским божествам. Забавно было смотреть, как один за другим покидал свою койку и, судорожно сдерживаясь, с платком у рта, поспешно выбирался из каюты на палубу, «подышать свежим воздухом». Многие вовсе не могли встать с коек и спокойно переносили на месте все казни, на которые осуждены были судьбою. Более всех страдали, впрочем, женщины. Сквозь дверь их каюты нам были слышны их вопли и стенания, и так как состояние их туалетов при таком недуге не позволяло им показываться из своей тесной конуры, они в самом деле были в жалком положении. Утверждают, что морская болезнь располагает к совершеннейшему равнодушию; я положительно могу засвидетельствовать, что она причиняет на корабле самый невообразимый беспорядок».
Египет: Александрия и Каир
Долгожданные первые шаги по африканской земле, однако, были отложены местной службой здравоохранения: порт Александрии был закрыт. Не привыкшему к жаре юному Брему африканский зной преподнес первый урок: жгучие лучи вызвали ожоги лица у постоянно пребывавшего на палубе путешественника. Наконец пассажиры получили возможность спуститься на берег. Сразу же наняли нескольких ослов и через арабский квартал без приключений добрались до европейского района.
Из дневника: Солнечный удар
«Ворча и досадуя, покорились мы своей участи; нечего и говорить, с каким страстным нетерпением смотрели мы на близкий берег. Время тащилось медленно, хотя все наше общество прибегало ко всевозможным средствам для сокращения времени пребывания на пароходе. Довольно долго забавлялись мы тем, что стреляли в чаек, которые стаями летали вокруг. Жара египетского июля была нам не под силу; не сообразив еще опасностей этого нового для меня климата, я вздумал для освежения головы снять шляпу, гуляя по палубе. Через несколько минут я уже понес наказание за такое невежество: почувствовал жестокую головную боль, которая все усиливалась и оказалась лишь предвестницею ужасной болезни, а до тех пор знакомой лишь понаслышке, — солнечного удара. Египет оказывал мне плохое гостеприимство».
И далее Брем продолжает:
Из дневника: Столица Птолемеев
«В первое время в Александрии мне казалось, что я все вижу как бы сквозь сон, однако впечатление, произведенное на меня городом, на первых порах было крайне неблагоприятно. Для новоприезжего в высшей степени любопытно и занимательно проехаться по оживленному многолюдному базару арабского квартала; требуется довольно долгое время, чтобы удержать в памяти впечатления этой новой картины, присмотреться к жизни, знакомой нам только из восточных рассказов; но вся свежесть поэтических впечатлений от этого первого арабского города бледнеет, как только придешь в столкновение со столь известными формами европейской жизни.
В Муски, то есть той части Александрии, которая обитаема исключительно европейцами, арабский отпечаток совсем пропал. Не привив Александрии ни красот, ни удобств европейского города, эта полуцивилизация — или, так сказать, европеизация, только уничтожила здесь восточный характер, лишив улицы всякой прелести и местного колорита».
Брем ожидал встречи с бывшей столицей империи Птолемеев с большим нетерпением. Но он вынужден был с сожалением признать, что если во времена Цезаря число жителей составляло около миллиона человек, то в конце XVIII века это был город всего лишь с 6-тысячным населением, и только при Мухаммеде Али (1805–1849) его значение как порта снова выросло в разы.
