По существу дела показываю следующее:
Осипа Эмильевича Мандельштама я не более 2–3 раз встречал в начале 1930-х годов во время его посещений Ленинграда. Эти встречи носили эпизодический характер.
Со слов моей матери – Анны Андреевны Ахматовой – мне известно о том, что она с искренней симпатией относилась к творчеству Мандельштама, тем более, что они оба представляли довольно-таки малочисленную группу поэтического течения, так называемого акмеизма, стремившуюся к вершинам творческого совершенства.
В январе 1934 года я в течение 5–6 месяцев проживал в квартире Мандельштама на Нащекинском переулке гор. Москвы, куда приехал отдохнуть после археологической экспедиции.
Лично у меня о Мандельштаме сложилось впечатление как о человеке, абсолютно чуждом стяжательству и лицемерию. При небольшом количестве пищи он много курил, что замечали все знавшие его люди.
Мне запомнился случай, когда я по просьбе ныне покойной супруги поэта – Надежды Яковлевны Мандельштам – даже продал только что купленную буханку хлеба какому-то нищему и купил Осипу Эмильевичу папиросы.
Также к характерной его особенности могу отнести несколько неуравновешенный и эмоциональный характер, тем не менее никаких отклонений от нормальной психики у Мандельштама никогда не замечал.
Правда, мне приходилось слышать, что он боялся преследования со стороны сотрудника ОГПУ Блюмкина, у которого поэту удалось выхватить и сжечь ордера на производство арестов и обысков.
В начале 1934 года, более точно я не запомнил, в своей квартире и в присутствии А.А. Ахматовой, других знакомых, меня и его супруги поэт прочел свое стихотворение «Мы живем…» о личности И.В. Сталина.
Хочу показать, что в то время мне исполнился 21 год и в окружении Мандельштама ко мне относились именно как к молодому человеку, по этой причине серьезные разговоры в моем присутствии не велись, да и Мандельштам, по моему убеждению, не был их сторонником.
На мой взгляд, к прочтению этого стихотворения никто из присутствовавших, и я в том числе, серьезно не отнесся, так как на нем внимание не акцентировалось и разговор продолжался на другие темы.
Что побудило Мандельштама к сочинению «Мы живем…», кроме как несерьезная эмоция, я показать затрудняюсь, однако, по-моему, ничего антисоветского в этом стихотворении не содержится.
При аресте О.Э. Мандельштама в мае 1934 года я не присутствовал, а когда пришел домой к нему после ареста, находившаяся там моя мать буквально выгнала меня прочь.
В мае 1934 года я возвратился в гор. Ленинград, где поступил на исторический факультет Университета и с Осипом Эмильевичем больше не встречался.
Со слов Надежды Яковлевны Мандельштам в конце 1950-х годов я узнал о смерти поэта, однако, как я понял, точной даты его гибели она не знала.
Также хочу показать, что последняя поставила меня в известность о том, что написала воспоминания о Мандельштаме, однако читать их мне не давала.
Протокол мною прочитан; с моих слов показания записаны правильно. Дополнений и поправок нет. Л. Гумилев.
Допросил и протокол составил:
Старший следователь Следственного отдела
КГБ СССР майор юстиции Д.А. Панфилов
ЦА ФСБ. Следственное дело Р-33487. Л. 70–72.
Очевидно, что именно эти три экспертных суждения и легли в основу последующего прохождения реабилитационного дела Мандельштама.
Ибо уже 31 августа заключение Следственного отдела было полностью готово и в тот же день переправлено в Прокуратуру, вместе с обоими следственными делами.
Еще полтора месяца ушло на подготовку Прокуратурой протеста. 14 октября, за подписью А.Ф. Катусева, заместителя Генерального прокурора, протест, наконец, был отправлен в Верховный суд. Суду же потребовалось всего две недели, чтобы вынести свое определение и окончательно снять с Мандельштама его «судимость».
‹7›
Заключение старшего следователя Следственного отдела КГБ СССР, майора юстиции Д.А. Панфилова от 31 августа 1987 года по архивному уголовному делу № Н-9284 и материалам дополнительной проверки
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
по архивному уголовному делу № Н-9284
и материалам дополнительной проверки
Город Москва 31 августа 1987 года
Старший следователь Следственного отдела КГБ СССР майор юстиции Панфилов, рассмотрев материалы архивного уголовного дела № Н-9284 и материалы дополнительной проверки в отношении
Мандельштама Осипа Эмильевича, 1891 года рождения, уроженца гор. Варшавы, еврея, беспартийного, с незаконченным высшим образованием, литератора, —
УСТАНОВИЛ:
Мандельштам был арестован 16 мая 1934 года Оперативным отделом ОГПУ и обвинялся по ст. 58.10 УК РСФСР в «составлении и распространении контрреволюционных литературных произведений».
л. д. 25, 25–27
В ходе предварительного следствия ему вменялось в вину написание стихотворения «Мы живем, под собою не чуя страны…» Помимо признательных показаний Мандельштама о том, что именно он «является автором контрреволюционного пасквиля против вождя коммунистической партии и советской страны», других доказательств его противоправной деятельности в деле не имеется.
л. д. 4–5, 9–16
Несмотря на это, постановлением Особого Совещания при Коллегии ОГПУ от 26 мая 1934 года Мандельштам был выслан в гор. Чердынь Воронежской области сроком на три года; 10 июня того же года высылка заменена ему лишением права проживания в Московской, Ленинградской областях и в ряде крупных городов страны на оставшийся срок.
л. д. 29, 32
В процессе дополнительной проверки осмотрено инкриминированное Мандельштаму сочинение «Мы живем…» Оно не содержит предусмотренных диспозицией ст. 58.10 УК РСФСР призывов «к свержению, подрыву или ослаблению Советской власти или к совершению отдельных контрреволюционных преступлений». Установить место хранения изъятых у него при обыске в мае 1934 года рукописей на 48 листах не представилось возможным.
л. д. 91–97
Допрошенный в качестве свидетеля Гумилев Л.Н., лично знавший Мандельштама, показал, что в начале 1934 года он присутствовал при прочтении последним своего стихотворения «Мы живем…», в котором «ничего антисоветского… не содержится».
л. д. 70–72
По отзыву писателя Каверина В.А., в конце 1920-х годов встречавшегося с Мандельштамом, последний «принимал деятельное участие в литературной жизни первых двух десятилетий, прошедших после Октябрьской революции… Его творчество обозначило совершенно новую полосу в русской и мировой поэзии и доброе имя его, без всякого сомнения, должно быть восстановлено».
л. д. 73–75
