Личных контактов с О.М. у Романовского не было
[318], что не помешало ему сначала самостоятельно (в апреле 1937 года), а позднее (в ноябре того же года) на пару с Булавиным, дважды выдвинуть против О.М. и других ссыльных интеллигентов смертельно опасные обвинения в троцкизме
[319]. В первой – единоличной – статье Романовский писал: «Пытавшиеся проникнуть в писательскую организацию Мандельштам, Айч, Стефен были своевременно разоблачены и не допущены к организации». О второй же – совместной – статье ее соавтор-долгожитель Булавин добавлял: «Статья эта не имеет никакого значения, и пользоваться ею нельзя. Ни Рябинин, ни Варейкис никогда не были троцкистами и погибли во время культа личности и произвола»
[320].
Казалось бы, прозрел человек – ан нет: в другом месте Булавин дал поистине гениальную, – а главное, действенную – формулировку троцкизма! Оказывается, что для того чтобы быть троцкистом, даже не обязательно знать или читать Троцкого: «Конечно же, троцкисты действительно были враждебны советской власти. Некоторые были высланы в Воронеж. Через несколько лет были высланы в Воронеж Стефен, Айч и Мандельштам. Замечу вам, что чтобы быть троцкистом, не обязательно быть в партии. Нужно разделять их взгляды»
[321].
Кстати, Николая Романовского, булавинского соавтора по этим самым нападкам на О.М. (лично, впрочем, поэта не знавшего), органы и самого не позабыли. Правда, позднее: где-то в 1938–1939 гг. он был арестован и девять месяцев находился под следствием. Ожидал ареста и глубокий знаток сути троцкизма Булавин
[322]. А раз ожидал, то, по собственной логике, тоже был троцкистом.
5
Лето – а оно в 1936 году было на редкость жарким, знойным – кончилось, воронежские писатели съехались в родной город. В начале сентября вернулся из Задонска и Осип Мандельштам. Впереди его ждали самая настоящая травля и самая настоящая поэзия – вторая и третья «Воронежские тетради».
Поговорим о первой. 11 сентября состоялось общее собрание, посвященное «вопросам борьбы с классовыми врагами в литературных организациях и на литературном фронте». В центре внимания было три человека: Леонид Завадовский (потому что ранее принадлежал к эсерам и входил в группу «Перевал»), Борис Песков (потому что находился под влиянием Завадовского и в разговорах с писателями допускал ряд политически неправильных и вредных высказываний) и Осип Мандельштам.
И уже 16 сентября в воронежской газете «Коммуна» появилась статья И. Чирейского под названием «“Каникулы” в Союзе Писателей». Журналист писал: «Воронежская организация СП сумела довольно быстро разглядеть явно чуждых людей, которые пытались использовать СП и журнал «Подъем», развивая на его страницах путаные и вредные теории, предлагая туда свою литературную продукцию (Калецкий, Айч, Стефен, Мандельштам). С некоторым опозданием, не сразу, недостаточно решительно, но эти люди получили свою оценку. Но не так обстоит с писателями, которые, являясь нашими советскими людьми, отразили в своем творчестве явления, далекие от нас по своим идейным установкам, чуждые по духу. Тт. Ряховский, Сергеенко, Подобедов и др. указывали, например, на творчество Л. Завадовского и Б. Пескова…»
Куда более подробнее, чем перед читателем, писательская организация отчиталась по вертикали перед своим центром – Союзом советских писателей СССР. 28 сентября Стефан Стойчев – в то время еще секретарь партгруппы Воронежского отделения ССП и основной докладчик на собраниии 11 сентября – сообщал об О.М. Владимиру Петровичу Ставскому, лично контролировавшему ситуацию в Воронеже и пославшему телеграфный запрос «о разоблачении классового врага»:
С Мандельштамом дело обстояло и обстоит так: осенью 1934 г. он явился к тогдашнему председателю Союза писателей т. Шверу с просьбой предоставить ему возможность принимать участие в работе воронежского Союза писателей. Швер дал свое согласие и даже взял Мандельштама на должность литературного консультанта правления ССП. Однако скоро обнаружилось, что Мандельштам совершенно неспособен к работе с начинающими авторами.
В феврале 1935 года на широком собрании воронежского ССП был поставлен доклад об акмеизме, с целью выявления отношения Мандельштама к своему прошлому. В своем выступлении Мандельштам показал, что он ничему не научился, что он кем был, тем и остался.
Осенью 1934 г. и позднее воронежскому правлению ССП через Зав. культпропом т. Генкина было указание от работника культпропа ЦК ВКП(б) т. Юдина об оказании Мандельштаму всяческой помощи. Правление ССП в разное время выдало Мандельштаму (еще при Швере) около тысячи рублей. Но в жизни союза Мандельштам, после вечера об акмеизме, никакого участия не принимал и не принимает.
[323]
В течение этого года Мандельштам несколько раз обращался в правление с просьбой о ходатайстве перед Москвой об оказании ему медицинской помощи; просился на Минский пленум; вообще всячески старался добиться, чтобы правление в каких бы то ни было формах стало на путь реабилитации его перед советской общественностью. Правление ограничилось посылкой сведений о состоянии здоровья Мандельштама в Литфонд СССР, куда Мандельштам писал заявление о предоставлении ему места на курорте. Что же касается других неоднократных притязаний Мандельштама, то правление неизменно и решительно отклоняло их. В свое время о Мандельштаме мы сообщали правлению ССП СССР.
Много раз в правление приходила жена Мандельштама и угрожала, что если-де воронежский Союз не окажет им, Мандельштамам, материальной и моральной помощи, то они покончат самоубийством. Так обстоит дело с Мандельштамом, который отбывает ссылку в Воронеже. Ни членом, ни кандидатом организации он не является и в деятельности ССП никакого участия не принимает.
[324]