В течение ряда лет я приезжала в Советский Союз как журналист. Мое первое задание было от Paris Revue, нового литературного журнала, специализирующегося на серии “Писатель за работой”. Я взяла интервью у Бориса Пастернака незадолго до его смерти в 1960 году. В следующий приезд в Москву я познакомилась с Надеждой Мандельштам.
Позднее, в шестидесятые, во время следующей поездки, которую я предприняла в обществе Артура Миллера и его жены, я познакомила их с Н. Я. В Коннектикуте, где я жила, Миллеры были моими соседями и близкими друзьями. Инге Морат, жена Миллера, была фотографом в агентстве “Магнум”. Она родилась в Австрии и была ученицей знаменитого фотографа Анри Картье-Брессона и одной из основательниц фотоагентства “Магнум”.
Скоро Н. Я. установила переписку с Миллерами, несмотря на то что почта из России часто была очень ненадежной. В это время Артур Миллер стал персоной нон грата в Советском Союзе. Бывший в течение долгого времени “попутчиком”, он разочаровался в Советском Союзе и высказался об этом в печати.
Представления Н. Я. о западном литературном мире были достаточно туманными. На протяжении десятилетий ее жизнь была непрерывным бегством от сталинских преследований, и поэтому у нее выработался страх предательства, реального или воображаемого. Она всюду видела заговоры и интриги. Это повлияло на ее чувства к высокоэрудированному и пользующемуся хорошей репутацией принстонскому профессору Кларенсу Брауну. В течение многих лет он прилагал большие усилия в роли юридического (разумеется, тайного) представителя наследия Мандельштама на Западе.
Всё это происходило в разгар холодной войны. Затруднения, случившиеся от недовольства Н. Я. профессором Брауном, стали весьма огорчительными для ее западных друзей. Мне это было особенно досадно, поскольку в это время я была очень занята делами Александра Солженицына, что было потенциально опасно для моих русских родственников и для самого Солженицына.
В это время, то есть до того, как Н. Я. получила собственную квартиру в Москве, она время от времени останавливалась у Виктора Шкловского. Шкловские жили в центре Москвы, около Третьяковской галереи. Оттуда нужно было всего лишь немного пройти по старинным улочкам до Ордынки, где Анна Ахматова останавливалась у своих друзей Ардовых. Виктор Ардов в это время был преуспевающим московским драматургом. Эта часть Москвы, впоследствии сильно перестроенная, в то время была полна очарования – кусочек старой Москвы с многочисленными, хоть и бездействующими, побеленными церквушками.
Для меня встреча с Н. Я. и Ахматовой, двумя русскими женщинами, которыми я восхищалась, была настоящим чудом. В тот день их разговор был весел и беззаботен. Они обсуждали события дня и особенно предстоящую запись чтения Ахматовой. После десятилетий преследований Ахматову начинали признавать в России: ее официально попросили записать чтение нескольких стихотворений на пластинку.
Общение подруг было отмечено искрометным юмором и симпатией. В трудные времена они помогали друг другу, вместе провели много мрачных часов, когда сын Ахматовой Лев Гумилев и муж Н. Я. Осип Мандельштам были арестованы. Теперь они радовались безоблачности своей встречи.
Когда они беседовали, спонтанность Н. Я. контрастировала со сдержанностью Ахматовой. Н. Я. была невысокой, оживленной; в молодости, по словам Ахматовой, она была laid mais delicieuse
[656]. Сама же Ахматова держалась по-королевски с властной оценкой. Она была безупречно причесана, на плечах роскошная белая китайская шелковая шаль. Голос приглушенный, но звучный.
Я была частью того, что Пастернак называл “ахматовка”. Этот термин, звучащий как название железнодорожной станции, обозначал непрерывный поток телефонных звонков и импровизированных визитов, которые происходили каждый раз, когда Анна Андреевна приезжала в Москву. ‹…›
Однажды Н. Я. повела меня в мастерскую художника Александра Тышлера. Он подарил мне два прекрасных рисунка, которые у меня до сих пор хранятся. Н. Я. пригласила меня на концерт Марии Юдиной, знаменитой пианистки и старинного друга, которая однажды приезжала в Воронеж и играла для Мандельштамов, когда они были в ссылке в этом дальнем провинциальном городе. Зная, как Мандельштаму не хватало музеев Ленинграда и Москвы, она послала ему книгу с репродукциями импрессионистов из собрания Государственного музея изобразительных искусств имени А. С. Пушкина.
Иногда Н. Я. расспрашивала меня о Марине Цветаевой ‹…›.
Н. Я. читала наизусть стихи и объясняла мне, чем поэтические голоса Цветаевой и Пастернака отличались от голосов акмеистов, поэтического братства, включавшего Мандельштама, Ахматову и Гумилева. Были длительные периоды, когда она и Ахматова не решались записывать эти стихи, вместо этого они их заучивали наизусть. Приверженность Н. Я. поэтическим принципам акмеистов была неослабевающей. ‹…›
В те годы пьесы моего деда Леонида Андреева были изгнаны из русской литературы, хотя полностью истребить память о нем было трудно из-за его близкой дружбы с Максимом Горьким. Сегодня Леонид Андреев снова издается в России.
Эрудиция Н. Я. была замечательной. Она знала работы Николая Бердяева, блистательного русского философа и теолога, изгнанника, бывшего другом моих родителей в Париже. Раз или два подростком меня брали по воскресеньям к Бердяевым, они держали открытый дом, куда по воскресеньям собирались гости, интересующиеся философией и религией. Там обсуждались самые разные темы: произведения Генри Миллера, Мандельштама, Пикассо и Шарля Пеги.
Н. Я. познакомила меня с культурой Грузии – миром, традиционно дорогим для русских поэтов. Она и ее муж были особенно увлечены Кахетией, где когда-то вместе путешествовали.
Н. Я. и гостеприимна была по-грузински. Однажды Н. Я. пригласила меня в грузинский ресторан, где мы ели шашлык и виноградные листья, фаршированные ароматным рисом. Н. Я. заказала бутылку легкого красного вина из Кахетии.
В это время ей наконец выделили собственную квартиру в Москве, одну комнату и кухню. Там она принимала Артура Миллера с женой во время их поездки в Россию. Она их очаровала: она вполне свободно говорила по-английски, хотя ее владение языком было несовершенным и явно способствовало недоразумениям по поводу гонораров.
Этот счастливый момент был запечатлен Инге в серии фотографий. Одна из них была помещена в совместном альбоме Артура Миллера и Инге “В России”
[657]. В нем немало фотографий, снятых в Грузии, куда мы с Миллерами совершили короткую поездку.
Другим приключением, связанным с Н. Я., была поездка в Тарусу, писательскую колонию под Москвой, где когда-то жила Цветаева и где она нынче похоронена
[658].
