И начальство, я думаю, было очень довольно таким оборотом событий: чисто церковные похороны рабы Божией Надежды и ни слова о Надежде Мандельштам, о вдове Осипа Мандельштама.
Варя Шк<ловская>, когда шли назад, сказала, что в гробу остаток пледа.
Того пледа:
Есть у нас паутинка шотландского старого пледа, –
Ты меня им укроешь, как флагом военным, когда я умру.
Кажется, как всегда, опоздал Гельфанд…
Протоиерей Александр Борисов
Воспоминания О Н. Я. Мандельштам
С Надеждой Яковлевной я познакомился в 1973 году у отца Александра Меня.
В июне того года я был рукоположен в сан диакона и уже был направлен на служение в Москве, в храм Знамения Божией Матери, недалеко от метро “Речной вокзал”. В то лето, как и в предыдущее, мы всей семьей, то есть с женой и двумя дочками-близнецами, жили в доме о. Александра на станции Семхоз (последняя остановка перед Загорском, сейчас Сергиев Посад). Точнее, это был дом родителей его жены, Наталии Федоровны. О. Александр и Наташа с детьми занимали второй этаж, а на первом жили родители, которые и пускали нас на летние месяцы.
Наташа всегда была талантливым устроителем, и под ее руководством к дому пристраивались и обустраивались комнаты, терраски, веранды и проч. В одну из таких пристроек о. Александр пригласил на лето Надежду Яковлевну и ее невестку, жену брата. Тоже очень немолодую, довольно интересную художницу. Они жили в одной небольшой комнате, подтрунивали друг над другом, радовались возможности общения с о. Александром и многочисленными детьми. Кроме наших, девятилетних, это были его дочка Лена (Ляля), лет пятнадцати, и тринадцатилетний сын Миша. К о. Александру всегда приезжало множество гостей, так что жизнь была исключительно веселой и дружелюбной.
Надежда Яковлевна была крещена в детстве, о чем у нее даже имелось соответствующее свидетельство, которое я видел своими глазами. Она была человеком по-настоящему верующим, но по тогдашним обстоятельствам жизни не очень-то церковным. Она хорошо знала и любила Библию и с большим уважением относилась к Церкви и к богослужению.
Вот несколько сбереженных памятью эпизодов из того лета. Однажды мы заговорили с Надеждой Яковлевной о богослужебном языке. Она горячо отстаивала необходимость именно церковнославянского языка и все наши доводы о его непонятности горячо отвергала. Тогда я предложил ей небольшой текст, отрывок из Послания к Евреям, который читается в храмах практически ежедневно на молебнах с освящением воды. Я прочел его наизусть и предложил Надежде Яковлевне рассказать, о чем в нем говорится. Она попросила повторить. Я повторил еще и еще раз. Дайте-ка мне текст, попросила она. Я принес Новый Завет на церковнославянском. Она стала читать, потом взяла текст с собой до следующего утра. Наутро она сдалась: “Нет, не понимаю, о чем это”. Послания ап. Павла действительно местами трудны, даже в русском переводе, так как они передают его опыт, опыт великого мистика и проповедника, и потому нуждаются в специальных комментариях.
Другой запомнившийся эпизод. Надежда Яковлевна любила повторять одну свою мысль в отношении личности Иисуса Христа. Когда заходил разговор на близкую к этому тему, она задавала собеседнику риторический вопрос: “Знаете, что меня убеждает в том, что Иисус действительно историческая личность, а не легенда?” И сама отвечала: “Чудо четвероевангелия! Не может быть, чтобы четыре непрофессиональных писателя, практически независимо друг от друга, написали четыре шедевра – четыре Евангелия. Это возможно только в том случае, если за этим стояла реальная личность Иисуса”.
Познакомившись и подружившись с Надеждой Яковлевной у о. Александра Меня, мы потом частенько навещали ее и в Москве. В середине 1970-х мы даже несколько раз брали ее с собой на часть лета на дачу, которую снимали с детьми в Кратове. Она была этому очень рада, так как была человеком очень общительным и в нашей семье с двумя девочками-подростками ей явно нравилось.
Надежда Яковлевна была человеком исключительно гостеприимным и щедрым. Она обладала даром знакомить разных людей и делать их друзьями. У нее в гостях всегда было множество самых разных и неизменно очень интересных людей. При этом застолье было всегда самым простым: чай, печенье, конечно, какая-то выпивка, словом, кто чего принесет. Она жила в однокомнатной квартире с довольно большой, по тем временам, кухней, где всегда шло неизменно интересное общение. ‹…›
В последние месяцы жизни, видимо, чувствуя, что силы окончательно ее покидают, она раздавала буквально всё. “Танька, – кричала она одной из своих молоденьких почитательниц, – забирай пишущую машинку! Я скоро помру, она мне уже не нужна”. При этом она частенько приговаривала: “Ненавижу, когда у гроба старухи делят ее вещи, надо скорее самой всё заранее раздать!”
…Умерла Надежда Яковлевна под самый Новый год. Отпевание было в храме Знамения Божией Матери у метро “Речной вокзал”, в котором я служил диаконом с 1973 года. Народу было много, человек триста. Маленькая церковь была полна. Многие стояли на улице.
В ночь перед отпеванием мне снится сон. В пустой и довольно большой комнате на столе стоит гроб с телом Н. Я. Вдруг она садится в гробе и выглядит лет на тридцать пять, с большой русой косой. Я растерянно говорю: “Н. Я., вы же умерли?” Она делает отстраняющий жест рукой и говорит: “Ничего, ничего, мне хорошо…”
На отпевании была Варвара Викторовна Шкловская, с которой мы были также знакомы. Я рассказываю ей этот странный сон, и она тут же мне говорит: “А вы знаете, у нее действительно лет в тридцать была роскошная русая коса!”
8 мая 2014 г.
Елена Захарова
“БОГ СОХРАНЯЕТ ВСЁ…”
Это история о том, как я никуда не уехала. Мне невероятно, неоднократно и разнообразно повезло и продолжает везти до сих пор, причем буквально во всем – и в профессии, и в частной жизни. И главное – мне повезло, что в юности оказалась рядом с особенными людьми. О некоторых из них уже многими и многое написано, и попытка написать еще одни “мемуары” мне самой кажется необязательной. Мемуары вообще трудный жанр – пытаясь рассказать о других, всё время сбиваешься на свою собственную историю, и это, как говорила Юна Давыдовна Вертман, “разозлевает”.
Но, с другой стороны, я могу помнить что-то, чего не помнят другие и что может оказаться для кого-то небезынтересным. Потому что главными действующими лицами этой истории являются Надежда Яковлевна Мандельштам и отец Александр Мень.
Так случилось, что благодаря Н. Я. я не уехала из России.
Возможно, не все согласятся называть это везением, но я и сейчас так считаю. Хотя, если использовать медицинский термин, я – “наследственная” диссидентка. В 1952 году мой отец, Виктор Александрович Хинкис, узнав о готовящейся депортации евреев, сжег свой комсомольский билет. Довольно характерный для него жест. И кстати уж, еще одна, тоже характерная история про него и про его друга и соавтора Шимона Перецовича Маркиша: военные сборы, раннее утро, построение. Шум, гам, мат, при появлении командира – всё мгновенно стихает, а в воздухе повисает фраза: “И вот видишь ли, Витюша, Плутарх…”
