Напишите мне поскорее. Скучно переписываться, когда между письмами полуторамесячные промежутки. Поэтому совсем не пишу.
Когда же приедет Анна Андреевна?
Целую Вас и А. А.
Переписываетесь ли Вы с Борис<ом> Сергеевич<ем>
[167]? Где он? Как он? Эмма.
Если А. А. всё же приедет, то мой телеф<он> В1-43-39.
2 февраля 1946 г.
Милая Надя!
Благодарю Вас за внимание.
Мама с удовольствием ела компот, а я растрогалась, когда услышала от Эдика
[168] “трубку мира”, описание Бориса Сергеича
[169] с его руками ниже колен и любовью к Баху и Оффенбаху, ваши словечки и манеры.
Конечно, когда нет движения вперед, нет перемен, то иногда трудно бывает общаться как раньше тому, кто стал совсем иным, но есть и великая прелесть в этой устойчивости, найденной раз навсегда манере жить и дикой настойчивости, и жадности к жизни. Вероятно, вы все-таки поняли, что речь здесь идет
‹…›
[170]
<Та>шкент, хотя для Вас, мне кажется, это была бы большая радость.
Прелестный мальчик! Но комнатный и поэтому шляпа.
Женя уверяет, что перетащит Вас вскоре в Москву. Мне думается, что это довольно реально, в силу того, что Елена Михайловна тоже считает это нужным.
Вероятно, Вы знаете, что ему, т. е. Вашему брату, теперь лучше, он уже выходит по делам. Когда он был болен, я его иногда навещала.
Анна Андреевна всё собирается в Москву и всё не едет. Говорят, что она переменилась до неузнаваемости. Лева живет с ней и счастлив.
Была в Москве Лина Самойловна. Ее горе неописуемо, ибо без Сергея Борисовича она ничто, у нее нет жизни, кроме быта, в котором она очень нормально обращается. Ее адрес: Колокольная, д. 11, кв. 6. Напишите ей, не теряйте с нею связь, а то она и к Анне Андреевне не зашла ни разу, и совсем оторвалась от всех, кроме меня.
Елена Константиновна развелась с Осмеркиным.
Елена Михайловна зарабатывает массу денег уроками, но у нее нет квартиры, и кожа на лице ее жесткая, грубая, как бывает у предельно измученных женщин.
Я совершенно седая, что очень уродливо.
Желаю успеха. Эмма.
Софья Богатырева
Шесть писем из Ульяновска: Письма Н. Я. Мандельштам С. И. Бернштейну (1950–1952)
Бомба замедленного действия
21 августа 1946 года в газете “Правда” появилось недельной давности “Постановление Оргбюро ЦК ВКП(б) от 14 августа 1946 года № 274, п.1 г” под названием “О журналах «Звезда» и «Ленинград»”. Все эти аббревиатуры, таинственные номера и литеры ничего не говорят нынешним поколениям, да и нами, старшими, подзабыты, равно как и зловещий смысл бумажки не каждому понятен в наши дни. А бумажка была еще какая зловещая! Недаром готовить начали загодя, еще весной, в апреле, придерживали на манер бомбы замедленного действия, по ходу дела меняли цель – “Новый мир” на “Звезду” и “Ленинград”, однако взрывать или нет – о том речи не шло: какие могут быть размышления, когда удар задуман “лично товарищем Сталиным”?
Нажать на спуск приказали Андрею Жданову, что он, послушный, и сделал, тем обеспечив себе ни в малой степени не заслуженное им бессмертие. “Жданов был просто назначенный докладчик, – разъяснил позднее Никита Хрущев. – Что ему велено было сказать, то он и сказал”
[171]. Озвучил, как теперь говорят, монаршую волю. А монаршая воля была: осадить!! В войну невыносимо пришлось всем, а если кто и благоденствовал, то уж точно не из верных “четвертому сословию” – в мандельштамовском понимании термина. Они ее вынесли, и вот следовало их, выживших, возомнивших себя не винтиками – людьми, чуть ли не гражданами, отошедших от многолетнего страха, заново припугнуть.
Бомбу взорвали.
…Помню, как отец, скривив губы на сторону, словно с долькой непереносимо кислого, вяжущего рот лимона во рту, каким-то не своим, а более высоким, ненатуральным “деланым” голосом читал вслух эту мерзость, ждановский доклад, у нас на даче и какой тяжелой была для меня эта сцена, и как я всё порывалась сбежать к ровесникам, к ребятам, что звали с волейбольной площадки, но чувствовала, что нет, почему-то нельзя, надо терпеть и чтение выдержать до конца.
Из событий, вызванных взрывной волной, для нашей темы важен один эпизод, а именно тот факт, что в результате публикации “Постановления” Эмма Григорьевна Герштейн вернула Надежде Яковлевне Мандельштам хранившиеся у нее автографы и машинопись непечатавшихся поздних стихов Осипа Мандельштама. Н. Я. как раз находилась в Москве – приехала на каникулы из Ташкента, где в то время преподавала в тамошнем университете.
Эмма Герштейн “…притащила мне перед самым моим отъездом папку со стихами О. М., оставленную ей Ахматовой, – вспоминает Надежда Яковлевна в «Третьей книге». – Взять с собою эту папку я не рискнула ‹…›. Отложить отъезд я не могла – с трудом добытый билет был у меня в руках, и я уже опаздывала к началу учебного года. В моем положении это могло быть использовано, чтобы выгнать меня и лишить хлеба – того самого черствого хлеба, который мне давала служба. Я крепко выругалась, схватила папку и побежала к Сергею Игнатьевичу Бернштейну. Он жил недалеко от меня ‹…› Сергей Игнатьевич выслушал меня и взял папку. Она пролежала у него и у его брата Сани Ивича
[172] все опасные годы послевоенного периода”
[173].
Отвлекшись на борьбу с Гитлером, Сталин временно перестал воевать со своим народом, в частности оставил в покое вдову поэта. В эвакуации, в Ташкенте, Н. Я. смогла соединить в своих руках большую часть стихов и прозы Осипа Мандельштама. “Я сначала спокойно держала их у себя, отдавая на хранение только «альбомы», но брали их, впрочем, неохотно. ‹…› Но к концу войны атмосфера стала сгущаться”
[174]. В ответ на сгущение атмосферы, встревоженная явными признаками слежки, Н. Я. собирает стихи Мандельштама – автографы и машинопись, а также записи, в разное время сделанные ею, и передает их Анне Андреевне Ахматовой, когда та покидает Ташкент. Анна Андреевна улетела в Москву 15 мая 1944 года, вместе с нею туда переместилась большая часть архива Осипа Мандельштама. Привезенные ею бумаги Анна Андреевна поместила у Эммы Герштейн, где они и находились в течение двух последующих лет.
