Тем не менее при всех различиях оба эпистолярных блока отражали нечто, в представлении Н. Я. очень важное для самого Мандельштама – два разных варианта его юношеской дружбы, пронесенной через такие страшные и опасные десятилетия. Для Мандельштама дружба, дружеская поддержка, обретенная им в разные годы в лице совершенно разных и порою очень неслучайных людей, таких, как Ахматова и Жирмунский, а порой и совершенно почти случайных, но на каких-то этапах жизни О. М. чрезвычайно важных и ценных. Поэт и прозаик футурист Бенедикт Лившиц, позднее – биолог и стихолюб Борис Кузин, втайне пишущий стихи; еще позднее – начинающий филолог, ученик Тынянова, юный поэт и Воронежский ссыльный Сергей Рудаков. Дружба с ними, их дружеская поддержка была чрезвычайно важна не только в житейском, но и в творческом плане. Вспомним строчку из посвященного Кузину стихотворения: “Я дружбой был, как выстрелом, разбужен”.
Нужно сказать, что дружба без предательства в те страшные времена была большой редкостью. Только давним и испытанным друзьям можно было доверять, и то не всегда. Не выдержал испытания доверием Борис Кузин, сохранивший письма Н. Я., которые она требовала уничтожить. Не выдержал испытания доверием и Сергей Рудаков, не сумевший внушить жене то, что хранение мандельштамовских материалов – первостепенный долг, который нужно выполнить при любых обстоятельствах.
Не все друзья О. Э. стали друзьями и Н. Я. Но когда это происходило, дружба приобретала “семейный” характер – как с Ахматовой и ее сыном Левой Гумилевым, как с Бенедиктом Лившицем и его женой Екатериной Константиновной… Однако время испытывало людей на прочность и тогда, когда, казалось, самые тяжкие беды остались позади: так, Екатерина Константиновна при всей своей доброте, при всем лагерном опыте не смогла принять “Вторую книгу” Надежды Яковлевны, и их дружба прервалась. Не оправдал надежд и Кузин, и свои отношения с ним Н. Я. позднее сравнивала с коллизией Ахматовой и Гаршина.
Совершенно особый вариант являет собой дружба Мандельштамов и Шкловских – дружба, продлившаяся более полувека и ставшая фамильным достоянием трех поколений этого семейства.
Если Ахматова и Мандельштам, несмотря на мелкие разноречия, всегда оставались и навсегда останутся естественными литературными союзниками, объединенными трагической фигурой Гумилева, если Жирмунский был человеком круга акмеистов и одним из первых научных издателей ахматовских стихов в 1970-е годы, то Виктор Шкловский – это другое: основатель формализма, авангардист, футурист, лефовец. Что общего, казалось бы, имел Шкловский с акмеистом и как бы пассеистом (то есть антифутуристом) Осипом Мандельштамом? Собственно, ничего, кроме умения отличать в искусстве хорошее от плохого и умения видеть, за кем “по гамбургскому счету”, как выразился однажды он сам, останется будущее.
Н. Я. рассказала в своих воспоминаниях о дружбе с семейством Шкловских-Корди, в самые трудные и опасные времена прятавшим в своей квартире или у своих родных нелегальную парочку – Осипа и Надежду Мандельштамов.
Эпистолярным памятником этой дружбы являются сохраненные в семействе Шкловских-Корди
[208] письма Н. Я. 1940–1960-х годов. Их первая часть была уже опубликована
[209], здесь же представлена заключительная часть – письма Н. Я. Мандельштам 1955–1964 годов.
Н. Я. Мандельштам – В. В. Шкловской-Корди <11 сентября 1955 г., Чебоксары>
Варюша!
Сегодня первое воскресенье, и я пользуюсь случаем, чтобы написать несколько слов.
С квартирами здесь полная катастрофа, а из-за этого я могу вернуться.
Сняла я комнату у сумасшедшей старухи – Вассы. 200 р. Каждое слово слышно. Проход через нее, и 3 километра до института по мосткам – (это вместо тротуаров). Но старуха уже гонит меня (за папиросы). Форточки нет. Воды нет. Постирать нельзя. Вымыться за 5 верст.
В институте сносно. Тоска дикая. “Жизнь эта дана нам для приготовления к будущей вечности” (разговор из соседней комнаты).
Если я останусь, надо будет послать мне ящик с керосинкой.
Ну вот о себе. Позвоните Жене и Эмме (старшей) – прочтите письмо мое.
Эммочка
[210], напишите и телеграфируйте про экзамены.
Дайте Жене, Лене, Эмме старшей – адрес: Пединститут, кафедра английского языка (или факультет иностранных языков).
Где Люся? Уже в городе?
Варюша, мне очень скучно.
Ну, целую. Надя.
Вероятно, я удеру – из-за квартирных условий.
Здесь больно легко задохнуться – в комнатах без форточек.
Н. Я. Мандельштам – В. В. Шкловской-Корди 16 сентября <1955 г., Чебоксары>
Варюшенька! Спасибо за телеграмму. Но приглашение в Воронеж опоздало. Я уже проведена в штат в Чебоксарах. Так примитивно удирать нельзя.
Люсик и Талечка… Подружки – я возвращаюсь в ноябре на целый месяц – студенты будут на практике. На этот раз я оставила у вас две папки и стихи (первый экземпляр у Суркова). Папки пусть возьмет Женя или Соня, если они вам мешают.
Город весь в оврагах, горах и глине. Грязь осенью страшная. Вдоль улиц в центре деревянные лестницы. – Тротуары. Дикая старина. Я еще по такому не ходила. Много плохих яблок. Обедаю в столовой “Дома Советов”. Институт очень серьезный – и пока приятный. Студенты тихие и не улыбаются.
Первые дни – мучение с комнатой. Но сейчас устроилось. Плачу груду денег. Работы у меня очень много, но зато учебный год короткий – только четвертый курс. (20 учебных недель.)
Пишите мне утешительные письма. Варюшку я, можно сказать, почти не видела этим летом.
Тане – она может ко мне приехать отдохнуть. Я буду ей очень рада.
Легче после начала октября, когда уедут хозяева и я останусь в квартире с такими же съемщиками, как сама.
Тане сердечный привет.
Целую вас крепко.
Ефиму привет.
Со мной живет мальчик типа Андрея. Даже похож и мил.
Никитку вспоминаю с нежностью. Ваша старая Надя.
