В институте были оставлены: конечно, пьяница-партиец; я, как недавно окончившая, на старости лет, аспирантуру; одна еврейка, неожиданно захворавшая скарлатиной. Остальные были уволены и устроились по своей специальности в городах лучше, чем Ульяновск.
Но для Надежды Яковлевны не нашлось места ближе, чем Чита” (с. 3).
О некоторых из уволенных, не раскрывая их фамилий, Н. Я. напишет в своих “Воспоминаниях”: “Я собирала и упаковывала вещи, когда ко мне ворвалась женщина с моей кафедры ‹…› Когда выгоняли меня, она лежала в больнице. Выросла она в Галиции, жадно читала советских писателей и верила каждому слову. Приехав в Ульяновск, она долго несла зарубежно-комсомольскую чушь, хотя уже испытала репрессии-минимум – из первого вуза, где она работала, ее выгнали по пятому пункту. Она сочла это местной ошибкой, но, когда выяснилось, что пятый пункт стал центром внимания и на идиллию соцреализма полагаться нельзя, у нее вдруг открылись глаза. И сейчас – с порога – она крикнула: «Сталин умер!»”
[283]
Здесь речь идет о Марте Моисеевне Бикель (1920–1994
[284]), уроженке румынского города Радауцы (Радауци), где она прожила до переезда в Черновцы 14 лет. Первым вузом, в котором она работала и откуда ее, по словам Мандельштам, уволили “по пятому пункту”, был Черновицкий университет. Здесь, как видим, от увольнения ее спасла случайность – скарлатина и госпитализация. В Ульяновске Бикель проработала до 1957 года, переведясь на работу в Горьковский иняз
[285].
Другим преподавателям повезло меньше: “В день, когда я уезжала и мои вещи грузили на машину, я заметила во дворе кучку народа. Оказалось, что двое с кафедры математики – муж с женой, – коротконогие евреи с кучей детей, только что горько оплакивавшие вождя, накануне ночью были сняты с работы на экстренном заседании кафедры. Оба они свято верили, чему их учили, и спокойно рожали детей, не сомневаясь, что их ждала счастливая жизнь… Не выдержав чистки, оба сошли с ума и, взявшись за руки, плясали и громко голосили во дворе. Студентам они доставили истинное удовольствие… Их увезли, как мне потом рассказал Любищев, в психиатрическую, они поправились, а осенью обоих вернули на работу. Оба они были выдвиженцами и впервые столкнулись с реальностью. Она, говорят, понимала математику, а муж, методист, был невежественным, как все методисты”
[286].
В этом эпизоде фигурируют преподаватели кафедры математики: кандидат педагогических наук Матвей Семенович Мацкин (1913 –?) и его жена, доцент, кандидат физико-математических наук Роза Юдовна Мацкина (1923 –?)
[287].
Увы, на работу в Ульяновске они не вернулись (здесь Н. Я. допускает неточность). Судя по их личным делам, уже в августе 1953 года они были трудоустроены в городе Глазове в местном педагогическом институте
[288].
Летом 1953 года трудоустроилась и сама Н. Я. В “порядке перевода” из Ульяновского пединститута она переехала в Забайкалье и приказом Министерства просвещения РСФСР кк 9/205/ 3 1286 от 19 августа 1953 года была назначена старшим преподавателем английского языка Читинского пединститута.
Скитания Н. Я. Мандельштам продолжались. Но это уже другая история.
Павел Нерлер
Надежда Яковлевна Мандельштам в Чите
[289]В одну из последних встреч с Ахматовой Мандельштам прочел ей свою Воронежскую “Киевлянку”, а в ответ услышал посвященные ему строки:
Не столицею европейской
С первым призом за красоту –
Душной ссылкою енисейской,
Пересадкою на Читу,
На Ишим, на Иргиз безводный,
На прославленный Атбасар,
Пересылкою в лагерь Свободный,
В трупный сумрак прогнивших нар, –
Показался мне город этот
Этой полночью голубой,
Он, воспетый первым поэтом,
Нами грешными – и тобой…
[290]Эта “пересадка на Читу” оказалась пророческой и аукнулась вдове Мандельштама двухлетним проживанием в столице Забайкалья.
Надежда Яковлевна приехала в Читу 25 августа 1953 года. Согласно приказу Министерства просвещения РСФСР №№ кк 9/205/ 3 1286 от 19 августа 1953 года, она была переведена из Ульяновского пединститута в Читинский и начиная с 1 сентября назначена старшим преподавателем английского языка
[291].
Институт располагался в доме 140 по улице Чкалова.
И о городе, и об институте Н. Я. отозвалась чуть ли не с восторгом. В письме В. Ф. Шишмарёву от 15 сентября 1953 года она пишет: “Мне не страшно, что это так далеко – город удивительной красоты, а Институт на десять голов выше Ульяновского. Кафедра наша тоже гораздо лучше. А главное, здесь мирно и миролюбиво”
[292]. Кафедра, замечу, была очень молодой: ко времени приезда Н. Я. ей было всего два года, а студенческий контингент – почти исключительно девушки.
Надо сказать, что это читинское двухлетие – один из наименее изученных эпизодов в биографии Н. Я. Кроме нескольких упоминаний Читы или читинцев в ее собственных сочинениях и письмах, да еще статьи М. Селиной
[293], – мы, собственно, ничем больше не располагаем.
Вот одно из таких немногих упоминаний: “В Чите ‹…› стояли очереди за хлебом, мыло привозилось из Москвы, а на базаре торговали кониной и верблюжатиной. В столовой в подвале института мне втихаря, чтобы не оскорблять студентов, давали кулечек сахару за пятьдесят чеков на сто стаканов чаю. Деньги уходили на еду и поездки в Москву. Тут уж не до одежды, которая продавалась с рук за невероятные цены”
[294].
