Был с Н. И. на вечере А. А. в Муз<ее> Маяковского (ее не было). Видел всех, особенно приятна встреча с Рожанским и женой. Но помощи здесь ждать трудно – слишком большой разрыв в жизни, да и трудно мне помочь. Но хор<ошее> отношение (ос<обенно> Рожанского) – уже много.
Жду Вас с нетерпением. Ведь мы успеем увидеться?
Ваш Саша.
<середина 1960-х гг.>
Милая Над. Як., не писал Вам, п<отому> ч<то> не было никакой “ясности”. Сейчас она есть, хотя и отрицательная. В шоферы меня не взяли: не пропустила мед<ицинская> комиссия из-за ограничения в военном билете. Конечно, дело здесь в социальном отборе, сказали, что на лице что-то такое написано и т. д. Прошел даже “конфликтную” комиссию, с тем же результатом. Помогает мне только философия – что так и должно было быть…
Что теперь буду делать, не знаю, но придется идти на любую работу. Вы правы, что мне нужно чего-нибудь более обыкновенного, чем Кома Иванов.
О шоферстве еще думал “про себя” и согласился с Вами, что это путь эгоистический и легкий, но всё же пошел бы на это: потратить еще 2 года на себя, “для учения”.
Гладкова не тревожьте – напоминать ему, по-моему, не следует.
Симе Маркишу сегодня дозвонился: договорились на послезавтра, я ему возвращаю всё + Каблуков. У меня остается только “Армения”, кот<ору>ю Вы мне дали раньше. Можно? Не беспокойтесь, я не потеряю, ручаюсь просто в этом. Кроме того, у родителей это так же безо пасно. А я хочу понемножку разбираться.
Все бумаги у Симы произвели на меня впечатление. Какое счастье, что всё это осталось. Я не думал, что так много сохранилось, и по-иному смотрю теперь на работу О. М. Египетская марка – это исступленный труд. Материалы к ней удивительны – здесь работы на год. Н. И. говорит, что не наступила еще та стадия изучения. Но мне хочется скорее к ней подойти.
У Н. И. был раза два. Он чувствует себя владельцем тайны (материалами Каблукова
[562]) и, видимо, хочет продлить это удовольствие – скупой рыцарь! – только обещает показать.
Вот и все новости. Еще раз хочу обратить ваше внимание на то, чтобы вы не волновались за те материалы, которые у меня в данное время на руках. Я это отделяю от своей внешней биографии. И мы договорились, что основное место хранения – у С. Маркиша. То, что мне будет не нужно, я тотчас буду отдавать ему.
Хочу еще раз привести список:
У С. Маркиша:
1) Египетская марка
2) Путешествие в Армению – машинопись
3) Дант
4) Заметки о натуралистах
5) Четвертая проза
6) Ранние переводы
7) Несколько разрозненных бумаг (к Шуму времени…)
8) Сб<орник> Каблукова
У меня пока остается:
1) Армения
2) Статьи (Михоэлс, Киев и др.)
3) Папка с документами и разными бумагами. До свидания. Большое спасибо за хлопоты и волнение обо мне. Я это очень ценю. Ваш Саша М.
<середина 1960-х гг.>
Дорогая Надежда Яковлевна, я получил от Вас заслуженное мной, но жестокое письмо. Очень переживаю. Показал его Юле – она даже заплакала. Не знаю, дошло ли до нее, в чем дело (до сих пор ее позиция та, что мне естественно больше переживать за нее, чем ей за себя).
Я только боюсь, что здесь дело не в моем охлаждении к Вам и О. М. (вы должны знать, что это не так), а в Вашем недоверии ко мне. А бумаги… Неужели можно подумать, что я и к ним стал иначе относиться и потерял ответственность? Чтобы Вас хоть на этот счет успокоить: они хранятся на кв<артире> у родителей (по тому адресу, на который Вы пишете), в отдельном ящике письм<енного> стола. Кв<артира> – отдельная, родители, конечно, знают, чтó это за бумаги, и они культурные люди и любят меня.
Мое отношение к ним, Вы знаете, не коллекционерское, кроме того, это не подарок и они Ваши. При всем этом мне чрезвычайно приятно иметь их у себя как что-то дорогое, что написано его рукой. Я думаю, что у меня они хранятся не хуже, чем у С. Маркиша, п<отому> ч<то> моей судьбы они не разделяют, если Вам кажется иначе, то, конечно, для меня это не обида, и я передам их Вам или куда скажете.
Эти месяцы я не занимался почти О. М., п<отому> ч<то> я ничем не мог заниматься, даже читать. Состояние страха и слабости. Но именно потому, что занятия не стали для меня отвлеченными, что нужно делать, а остаются по-прежнему эмоциональными и личными.
Дело в том, что как только я возвращусь к жизни и способности что-то делать, я вернусь опять к ним.
Я поправляюсь. В отношениях с Юлей и вообще во всем главное ведь правда, и я до нее докапываюсь, когда она будет совсем чистая, будет легко и расстаться. Сейчас уже я готов к этому. Мне лучше. Я опять хожу в библиотеки и начинаю о чем-то думать и другом, кроме Юли и личных отношений.
В смысле заработка кое-что дает библиография в энциклопедии. Этого мало. Но я думаю, что через лингвистов и вам знакомых людей помочь мне невозможно – совсем другая сфера и др<угая> психология. Думаю, что смогу что-нибудь найти сам (мысли опять о другой специальности), или жизнь заставит пойти на всё.
Ради бога, не переживайте так за меня – это меня и поддерживает (как то, во что даже поверить до конца не могу – неужели правда, я так нужен?!), и причиняет боль.
Если бы Вы были здесь, мы с вами всё подробно обсудили, и я принял бы разумные решения.
Буду писать Вам очень часто и обо всем, если только Вы во мне окончательно не разочаровались.
Несчастный – я себе неприятен, и это залог освобождения. Вспоминается почему-то генерал Мак – помните в “Войне и мире”? “Вы видите перед собой несчастного Мака…” – его взял в плен Наполеон.
<середина 1960-х гг.>
[563]Дорогая Надежда Яковлевна!
Не забывайте меня совсем. Я опять много тружусь с архивах. Подготовил с комментариями письма к Вяч. Иванову для Тарту
[564].
Неприятности по работе меня трогают мало – только своей суетой.
Разлуку с Вами переношу только как вызванную злыми обстоятельствами, т. е. зависящую от того, что нам не подвластно. Ваш Саша Морозов.
Дорогая Надежда Яковлевна!
