Всю жизнь бедолаги, все существование от колыбели до могилы сейчас выставили на общее обозрение и безжалостно потрошили. Причем с абсолютным равнодушием — тройка явно плевать хотела и на него, и на все его поступки. Его многочисленные грехи и куда менее многочисленные добродетели для них были просто строчками в ведомости, цифрами в формулярах.
— Заповедь «не укради« нарушена в общем счете двадцать девять раз, — бубнила дьяволица. — В возрасте восьми лет украл у брата конфету «Кара-Кум«. В девять лет украл авторучку у соседа по парте. В тринадцать лет украл очки для подводного плавания из шкафчика в раздевалке. С двенадцати до семнадцати лет в общем счете семнадцать раз крал деньги из отцовского кошелька, на общую сумму в шесть тысяч двести пятьдесят рублей. С двадцати четырех до тридцати одного года в общем счете девять раз крал вещи у пассажиров…
— А что, детские кражи тоже считаются? — шепнул Стефании Данилюк.
— По сниженному тарифу. Но все равно идут в зачет.
— В седьмом, восьмом и девятом классах средней школы неоднократно издевался над одноклассником, Герасимом Алядиковым… — продолжала перечислять дьяволица.
— Гы, это над Мумой, что ли?! — истерично хохотнул таксист. — Гы-гы!
— Да, над Алядиковым Герасимом Борисовичем по прозвищу «Му-му«, — подтвердила дьяволица. — Двадцать пять раз оскорблял словесно, девятнадцать — толкал, шесть — отнимал личные вещи, дважды — запирал в школьной раздевалке, один — облил водой…
— Да ладно, это ж Мума, его все шпыняли! — осклабился таксист. — Да он и не против был, мы ж играли так!
— Герасим Алядиков был против и неоднократно просил вас не делать того, что вы делали.
— Да ладно, ну, е-мое, ну как же, это ж…
Заседатель издал невнятный звук и повел когтистым пальцем. Рот таксиста резко закрылся, а губы как будто склеились. Он в ужасе затрясся, а заседатель медленно кивнул дьяволице. Та перевернула страницу и продолжила перечислять грехи подсудимого.
Данилюк невольно поежился, представив себя на месте этого таксиста. Повезло ему, что попал не сюда, а к доброму отцу Нафанаилу. Конечно, он ни над кем не издевался, а воровал только конфеты из холодильника, но здесь явно припоминали каждую мелочь, Вон, вспомнили даже кошку, которую таксист несколько раз тянул за хвост.
— В общем счете двенадцать раз грязно домогался женщин, — бубнила дьяволица. — Из них дважды — делал попытку изнасилования, но оба раза отступался, получив отпор. Будучи взрослым, четырежды бил женщин и один раз — мужчину, но этот случай можно не учитывать, поскольку в итоге оказался избит сам. Отнял шапку у бездомного и кинул ее в лужу. Видел, как грабят человека, и ничего не сделал. Бессчетное множество раз путал «-тся« и «-ться«.
Таксист замычал, тщетно пытаясь расклеить губы. Дьяволица посмотрела на него поверх очков и продолжила:
— Пассажиров всегда возил самым длинным маршрутом. Заламывал цены настолько, насколько это было возможно. Подкручивал счетчик в свою пользу. Триста пятьдесят четыре раза целенаправленно нарушал правила дорожного движения. Двадцать девять раз злонамеренно обрызгивал прохожих на улице. Из них восемнадцать — легко, семь — средне, четыре — сильно. Один раз злонамеренно сбил человека на невысокой скорости.
— Да какого еще человека?! — заорал таксист, вернув наконец дар речи. — Это стопхамовец был! Их сам бог велел сбивать!
Дьяволица нахмурилась и принялась перешептываться с чертиком. Порывшись в каких-то бумагах, она сухо сказала:
— У вас неверные сведения. Бог такого не велел.
— Может, это в последнем циркуляре было? — неуверенно предположил чертик. — Я его еще не читал.
— Уточним. Если было — зачтем как исполнение божьей воли.
Заседатель издал гуркочущий звук и кивнул дьяволице, приказывая продолжать. Та взяла другой лист и забубнила:
— Также из праведных поступков. Дважды поделился с братом мороженым и один раз — шоколадкой. Один раз по собственной инициативе вымыл посуду и не похвастался. Четырежды подавал милостыню нищим, в общем счете на сумму восемнадцать рублей сорок две копейки…
Заседание тянулось долго и было ужасно нудным. Черти не торопились. Скрупулезно разбирали каждый чих, каждый шаг подсудимого. И дела его были явно плохи — серьезных-то преступлений он не совершал, но мелких гадостей и подлостей наделал целую гору.
В то же время хорошего от него мир видел ой как немного…
Наконец бесконечное перечисление подошло к концу. Заседатель плямкнул жирными губами, закатил глаза и медленно прогудел:
— Зла сотворил… на семьдесят шесть лет ада. Добра сотворил… на пять лет снисхождения. Страданий перенес… на три года снисхождения. Итого… шестьдесят восемь лет и один месяц…
— Чо так много-то?! — истошно взвыл таксист.
— …с отбыванием в Третьем Круге с правом через двадцать четыре года перейти во Второй. Нет ли возражений?
Бесцветный дух в углу чуть заметно мотнул головой.
— А если бы добра было больше, чем зла? — шепнул Данилюк Стефании.
— Тогда бы отправили наверх.
— В Рай?
— Щас, разбежался. К вам, в Чистилище. Проверять на грехи помыслов.
— О как… а страдания тут при чем?
— Ну если ты при жизни уже страдал как-нибудь — от болезней там или еще от чего, то это тоже в зачет идет, — объяснила Стефания.
— То есть если я простудился — это наказание свыше, что ли?
— Если ты простудился — это потому что без шапки зимой ходил. Но в зачет идет.
Пока они шептались, заседатель закончил назначать наказание таксисту и вызвал следующую подсудимую. Волынцеву Екатерину Ефимовну, семидесяти одного года, русскую, железнодорожную проводницу на пенсии. Снова потянулось монотонное зачитывание скверных и добрых поступков, но закончилось оно быстрее, чем у таксиста. Проводница оказалась бабкой несимпатичной, мелких грехов сотворила изрядно — брала взятки, подворовывала, тиранила мужа, обижала дочь… но итог был все же менее плачевен.
— Зла сотворила… на сорок шесть лет ада, — прогудел наконец заседатель. — Добра сотворила… на шестнадцать лет снисхождения. Страданий перенесла… на десять лет снисхождения. Итого… двадцать лет и три месяца с отбыванием во Втором Круге и правом через девять лет перейти в Первый. Нет ли возражений?
— Есть, есть!.. — завопила проводница, бросаясь к трибуне. — Гражданин судья, как же так?! За что же?! Я же покаялась!
— Кому? — уставил на нее чугунный взгляд заседатель.
— Батюшке! Перед смертью! Вот, вот, они свидетели! — ткнула проводница пальцем в Данилюка и Стефанию. — Вот эти двое — были там, все видели!
— Она прошла обряд соборования, — подтвердила Стефания.
— Да, у нас есть об этом запись, — подтвердила и дьяволица. — Вот здесь, в самом конце.
