Теперь и смерть брата легла на душу Франсуа тяжким бременем вины. Лишь малым утешением служил тот факт, что Монтгомери не преследовали. Граф, теряясь в догадках по поводу случившегося, предпочел покинуть двор и отправился в Англию.
Несмотря на муки совести, Франсуа видел перед собой прекрасную перспективу. Екатерина фактически стала правительницей государства наравне с Гизами, и он, будучи ее доверенным лицом, родичем и другом, теперь рассчитывал на реальное участие в делах страны. Двенадцать лет он не имел власти и был лишь дворцовым интриганом, поскольку его покровительница была отстранена от управления Францией. Но теперь…
* * *
В сентябре Франсуа, как и весь двор, отправился в Реймс, где состоялась церемония коронации Франциска. Возвращаясь в Париж, шевалье тешил себя благостными мыслями о будущем могуществе.
Между тем приближалось время, когда принцесса Елизавета, выданная замуж за короля Филиппа, должна была ехать в Испанию. Екатерина пыталась, сколь возможно, отсрочить отъезд четырнадцатилетней дочери, но бесконечно удерживать ее было невозможно.
Вскоре после возвращения из Реймса королева вызвала Франсуа и сказала:
– Дражайший брат мой, король Филипп торопит нас, и я вынуждена отпустить Елизавету. Однако, вы знаете, она юна и неопытна, и я опасаюсь того, что может произойти с ней в Испании, которая еще недавно была нашим врагом. Как бы ни было мне больно расставаться с вами, я прошу вас, дорогой кузен, поехать с нею. Мне известна ее привязанность к вам, и ей будет легче на чужбине, если рядом будете вы.
Потрясенный, Франсуа молчал. Как?! Уехать сейчас, когда власть, о которой он мечтал, так близка?! Покинуть свою могущественную покровительницу и отправиться во враждебную Испанию, где вряд ли его ждет какое-то влияние? Чего ради?
Заметив его растерянность, Екатерина мягко сказала:
– Поверьте мне, Елизавете вы сейчас нужнее.
– Но, сударыня, как же…
– Прошу вас, дорогой кузен, не печальтесь. Я понимаю, вам невыносима мысль о расставании, но надеюсь, ее дружба сумеет заменить вам мою. Я же утешусь тем, что моей дочери легче рядом с вами.
Мысли Франсуа отчаянно метались. Что придумать, какие найти слова, чтобы убедить королеву отказаться от этого глупого плана? Но удар был слишком неожиданным.
– Мадам, я… я не знаю, что ответить. Мне действительно очень не хочется вас покидать.
– Поверьте, еще менее я желаю вас отпускать, – развела руками Екатерина. – Это только ради дочери.
Выбора у Франсуа не было. Он склонил голову в знак согласия.
– Сударыня, единственная мечта моя – служить вам там, куда вы пожелаете меня направить. Я буду рад сопровождать ее высочество, но не соблаговолите ли вы сказать, как долго мне следует там оставаться?
– А это зависит от желания королевы Испании, – ответила Екатерина, явно намекая на промах, который допустил Франсуа, назвав Елизавету «ее высочеством». – Пока она желает видеть вас при себе, я прошу вас оставаться в Толедо.
Мечты рухнули. Прощай, Франция, прощай, власть, прощай, феод, который он мог бы получить. Как ни желал Франсуа остаться, это было невозможно. Разочарованный и удрученный, он стал готовиться к отъезду.
В четверг, 18 ноября 1559 года, Елизавета вместе с Франсуа отбыла в Испанию. Двор сопровождал их от Блуа до небольшого городка Шательро, и неделей позже королева, сдерживая слезы, простилась с дочерью и «кузеном».
– Берегите ее, – прошептала она на ухо Франсуа.
Тот молча поклонился. Расставание с Екатериной далось ему нелегко. Двенадцать лет он служил этой женщине, стараясь поддерживать ее в горе и радости, и вот теперь он уезжал, не зная, суждено ли им свидеться вновь.
А королева… Она просто оторвала от сердца самого близкого, самого преданного друга, чтобы дочери на чужбине было менее одиноко.
* * *
Караван, состоявший из сотни всадников и нескольких десятков карет и повозок, двигался медленно, останавливаясь в каждом городе на пути. Везде путешественников ждал торжественный прием, праздник и ужин. Лишь к середине января пересекли они Пиренеи, являвшиеся естественной границей между Францией и Испанией. Здесь их встретил посланник короля Филиппа, дон Иньиго Лопес де Мендоса. Очень высокий и совершенно седой, лет семидесяти, этот испанский гранд выглядел строго и даже сурово.
– Донья Изабелла! Счастлив вас видеть! – Он, почтительно склонившись перед Елизаветой, опустился на одно колено. Та протянула ему руку для поцелуя, но дон Иньиго лишь ниже опустил голову: – Ни один мужчина не смеет коснуться королевы, ваше величество.
– Но как же… – Елизавета было растерялась, но тут же взяла себя в руки: – Благодарю, сеньор Мендоса.
– Позвольте сообщить вам, донья Изабелла, что я привез несколько дам, которые будут счастливы помочь вашему величеству во всем.
Королева кивнула и, оглянувшись, испуганно посмотрела на «дядюшку». «Бедная малышка!» – подумал Романьяк.
Франсуа ехал верхом рядом с каретой Елизаветы. Она, обычно такая жизнерадостная, сейчас сидела, устремив грустный взгляд в окно.
– Что печалит ваше величество?
– Ох, милый дядюшка, – вздохнула юная королева, – мне немного страшно. Мой супруг уже немолод и похоронил двух жен. Не ждет ли меня та же судьба? Возможно, первая помолвка более бы мне подошла.
Франсуа помнил, что изначально было договорено о свадьбе Елизаветы с сыном Филиппа, доном Карлосом, который был ее ровесником. Но когда король Испании овдовел, он разорвал помолвку сына и решил сам жениться на французской принцессе.
– Сударыня, уверен, ваш брак будет долгим и счастливым. Его величество совсем не стар, ему всего тридцать два.
– Только бы мне стать ему хорошей женой, – прошептала Елизавета.
Испания, XVI век
Через два месяца утомительного путешествия кортеж достиг Гвадалахары. Дон Иньиго сопроводил королеву и ее родича в свой дворец Инфантадо, поражающий необычной, в берберском стиле, красотой. Здесь их уже ждал король Филипп.
Не отдохнув с дороги и даже не умывшись, Елизавета предстала перед мужем. Среднего роста, стройный, темноволосый, с усами и острой бородкой, он мог бы считаться красивым, если б не выражение лица – чопорное и холодное. Когда он заговорил, шевельнулись лишь его губы, лицо же осталось неподвижным, как маска. Позже Елизавета и Франсуа узнали, что это было частью сурового придворного этикета: король, как человек непогрешимый, не должен был проявлять эмоции прилюдно, он никогда не показывал свой гнев и крайне редко улыбался.
Дон Фелипе бесцветным голосом сообщил, как он рад встрече с супругой и тому, что она наконец благополучно добралась до Испании. Та в ответ поблагодарила с кроткой улыбкой. Король наклонился к ней, и впервые в его голосе появились человеческие нотки:
