Вскоре это ему наскучило, и он устремил задумчивый взгляд в окно.
– Приятная беседа, не так ли, милорд? Лучшего дня для обсуждения идей революции нельзя и придумать, – раздалось за спиной Эдмунда.
Этот тягучий голос и характерный акцент не мог принадлежать никому другому, равно как запах мерзких сигар.
– Не сейчас, прошу вас, – тихо проговорил Эдмунд не оборачиваясь. – А еще лучше никогда.
– Тиболд Уолф Тон
[4], – как ни в чем не бывало продолжил Тернер, – умер в этот самый день двадцать один год назад. Лучший, самый яркий из ирландских революционеров. Мне кажется правильным вспомнить сегодня о деле его жизни, не считаешь? Так много стоит отпраздновать, так много оплакать!
Эдмунд повернулся.
– Дело его жизни или твоей?
– Хм… – передернул плечами Тернер, не закончив обрезать края сигары.
Эдмунд подумал, что скорее всего ему просто нравился чистый звук крошечного, остро заточенного ножа, кромсающего табачный лист. На золотом лезвии гильотины вспыхивали отблески огня из камина. Интересно, каким путем Тернер составил себе состояние, чтобы позволить такие дорогие безделушки?
Впрочем, никакой загадки здесь нет. Тернер прекрасно умел мошенничать, а в случае неудачи мог и украсть. В его системе ценностей цель всегда оправдывала средства.
От осознания, с каким мерзавцем приходится иметь дело, у Эдмунда подкашивались ноги. Если основной целью Тернера на данный момент было отнять у него верное сердце Джейн, то какими же средствами этот злодей намерен действовать?
Зная Тернера, можно было предположить, что тот не остановится ни перед чем. Только и Эдмунд уже не ребенок, а взрослый мужчина, вполне способный и за себя постоять, и жену защитить.
– Подите прочь, Тернер! Одно ваше присутствие здесь мне уже доставило немало неприятных минут.
– Ай-ай-ай! Да я всего лишь поинтересовался твоим благосостоянием.
– Оно могло бы значительно улучшиться, если бы мы никогда больше не встречались.
– Равно как и мое. Но вот мы оба здесь. И ни один из нас не сдастся, пока другой не уступит.
– Беллами, не поделитесь ли с нами своими дивными индийскими сигарами? – раздался глубокий гортанный голос лорда Везервакса. – Попробуйте и вы, Киркпатрик.
Эдмунд ответил беспечной улыбкой.
– Никогда не знаешь, что придется по вкусу. Так ведь, Везервакс?
Он подождал, пока почтенный джентльмен допьет свой портвейн, повернулся и принял из рук Тернера сигару, уже зажженную.
По комнате поплыли клубы едкого дыма, и Эдмунд процедил:
– Пахнет конюшней. Не слишком тонкий запах для хорошей импортной сигары.
Тернер взял бокал с портвейном и ухмыльнулся. На лице его опять была маска дипломата, уверенного в себе и не терпящего отказа, неизменно выручавшая его во время переговоров с отцом Эдмунда и примирений после ссор с его матерью.
– Меня так забавляет, – проговорил Тернер со своим акцентом, – что высокоуважаемые лорды готовы курить отвратительные сигары только потому, что они привезены из другой части света.
– Нет ничего зазорного в желании попробовать что-то новое. – Эдмунд вспомнил, как они с Джейн обсуждали возможность путешествий. – Оно лишь говорит о широте кругозора.
– Скорее о человеческой глупости и готовности верить во всякие небылицы. Но ты никогда не отличался особой проницательностью.
– Может, скажете что-то такое, чего я от вас еще не слышал?
Эдмунд жестом подозвал лакея и отдал ему отвратительную сигару, а когда обернулся, наткнулся на внимательный и, несмотря ни на что, уважительный взгляд Тернера.
– Что-то хотите добавить?
– Ты мог бросить сигару в мой портвейн, но не сделал этого.
– Это было бы несправедливо по отношению к портвейну и привлекло бы нежелательное внимание к нашему диалогу.
Тернер медленно покачал головой.
– Невозможный мальчишка!
– Я давно не мальчишка, – вздохнул Эдмунд. – Тернер, если вы продолжите обманывать свет насчет жизни в Индии, то вас очень скоро разоблачат. Не все здесь так легковерны и неискушенны в путешествиях, хоть я и не думаю, что этого стоит стыдиться.
– До сих пор никто ничего не заподозрил. Люди склонны верить всему. Как, по-твоему, мне удалось убедить бестолковую матушку твоей жены пригласить меня на свадьбу? Я представился одним из давнишних друзей твоего отца…
Эдмунд чуть было не захлебнулся от возмущения.
– Разумеется, я сказал, что, не будучи знаком с тобой лично, не осмелюсь заявиться на свадьбу без приглашения. – С издевательским выражением лица Тернер положил руку на сердце. – Чем дольше я отказывался, тем настойчивее она меня приглашала. Ах, миссис Тиндалл, эта добросердечная дуреха! Понимаю, почему ты женился на ее дочери.
– Не смейте, – прошипел Эдмунд, – говорить в таком тоне о моей супруге и ее семье.
– Почему же? Ты ведь говоришь о моей семье.
– Они были моей семьей, – произнес Эдмунд, но быстро поправился: – И до сих пор моя семья, не ваша, во всяком случае, по-настоящему.
– Что ты называешь настоящим? – Тернер пригубил портвейн и поставил бокал на каминную полку. – Кровные узы? Здесь мы в равных правах. Жизнь под одной крышей? Ты и этим не можешь похвастаться: ведь сам признался, что не был дома двадцать лет.
Эдмунд не мог не отметить абсолютное спокойствие Тернера. Как негодяй осмелился претендовать теперь на семью, которую разрушил своими же руками, приложив к тому немало усилий? Если бы теперь они не находились в одном помещении с десятком других джентльменов, Эдмунд непременно вызвал бы его на честный поединок. Однако руки у него связаны: даже голос повысить он не смел. От его поведения зависела не только его собственная репутация, но и доброе имя жены и родственников. Киркпатрик снова почувствовал себя опутанным липкой паутиной лжи, которой был накрепко привязан к Тернеру. Им оставалось одно из двух: либо стоять на краю пропасти вместе, поддерживая друг друга, либо падать вниз. Из глубины бездны его уже манил зов сирен, хоть и предвещавший позор бесславия, зато вместе с ним и долгожданное освобождение, но Эдмунд не поддавался. Ему удалось отступить от края. Низким голосом, сдавленным от злости, он прошипел:
– Настоящей семьей я считаю тех, за кого несу ответственность. Согласно данному определению, у вас никогда не было семьи.
– И чья в том вина?
Эдмунд парировал, не колеблясь ни секунды:
– Ваша. Вам нужно было проявить благородство и оставить мою мать в покое еще до их с отцом свадьбы. Вам следовало остаться в Ирландии и принять тот факт, что в Англии вас никто не ждет.
