Лукас сжимает кружку с кофе и вдыхает поднимающийся над ней ароматный пар.
Он боится. Боже мой, он явно не счел мои слова бредом сумасшедшей. Во всяком случае, не совсем.
Она мнется, потом спрашивает:
– А ты… ничего не заметил? Ничего не почувствовал, когда работал на раскопе? Ничего… странного?
– Легко испугаться, когда речь идет о раскопках могилы. Никто из археологов не относится к этому небрежно. Мы стараемся к любым останкам относиться с уважением. Ведь раньше это был живой человек, а мы собираемся потревожить место его упокоения.
– Только эта женщина похоронена не так, чтобы обрести покой, верно?
– Да, все выглядит так, словно ее конец был крайне неприятен.
– Это еще мягко говоря. Ты же считаешь, что ее похоронили живьем. И что камень удерживал ее на месте, пока ее засыпали землей. Это очень жестоко, что бы она ни совершила.
– Это ошибка – рассматривать прошлое с точки зрения понятий двадцать первого века.
Тильда пожимает плечами.
– Других понятий я не знаю.
– Мы получили результаты изучения тех образцов, которые Молли отправила в лабораторию. Мы можем датировать эту могилу с точностью чуть ли не до года.
– Я знаю, тебе не терпится сообщить эту информацию мне.
– Мы считаем, что могилу выкопали где-то между 910 и 920 годами нашей эры. А останки точно принадлежат женщине, которой было от тридцати до сорока лет. При жизни она была здорова. Как мы уже определили, она умерла не своей смертью. В ее рацион входила озерная рыба, зерновые культуры, а также мясо. Женщина была отнюдь не какой-нибудь скромной крестьянкой. Должно быть, она занимала важное положение на острове. Пока не…
– Что же она сделала? Что такого она могла совершить, чтобы заслужить подобную кару?
– Мы получим больше информации, когда доберемся до гроба, который находится под ней. Когда выясним, кем был похороненный в нем человек, в убийстве которого она, видимо, была обвинена, мы больше узнаем и о ней.
– Думаешь, жертва занимала при жизни высокое положение?
– Скорее всего.
Тильда делает несколько глотков горячего кофе и вздыхает, не зная, как рассказать Лукасу больше. Не представляя, сколько безумия он сможет проглотить. Может быть, сказать о браслете? У Лукаса могут быть какие-то идеи насчет его происхождения, и он наверняка будет археологу очень интересен. Возможно, он даже сочтет браслет чем-то важным для раскопок.
А что, если Лукас решит, что браслет – нечто вроде национального достояния? Тогда он может заставить меня отдать его. Может забрать его, чтобы отправить в лабораторию на анализ. Нет, я не могу так рисковать.
Пока Тильда и Лукас молчат в нерешительности, до них доносится нарастающий звук мотора. Тильде он хорошо знаком.
– Это Дилан, – говорит она, вставая из-за стола и снова надевая пальто.
Древний «Лендровер» в два счета справляется с засыпанной снегом дорогой и въезжает на холм. Дилан вылезает, как всегда, энергичный и бодрый, но, даже стоя в саду, Тильда видит, как он напрягается и мрачнеет при виде гостя. Ей становится не по себе от того, что он застает ее вместе с Лукасом. Стыдиться ей нечего. И у Дилана нет причин ревновать. К тому же их отношения еще не устоялись и продолжаются слишком недолго, чтобы кто-либо из них устанавливал правила или предъявлял права собственности.
– Ты приехал рано. – И в ее голосе невольно звучит раздражение.
– Я хотел приехать и помочь, – немного обиженно отвечает Дилан. – Извини.
– Нет, это ты меня извини. – Чувствуя себя виноватой, Тильда торопится сообщить новость: – Лукас пришел, чтобы сказать о возобновлении работ. Раскопки продолжат через четыре дня после Рождества.
– Мы не можем оставаться здесь слишком долго, – объясняет археолог. – Раскопки стоят дорого. И для содержимого раскопа плохо оставаться на открытом воздухе, да еще при такой погоде. Так что чем скорее мы достанем все останки и отвезем их в университет, тем лучше.
– Полностью согласен, – говорит Дилан, демонстративно запечатлевая на щеке Тильды долгий поцелуй. – Ты собираешься открыть обжиговую печь?
– О, по-моему, еще слишком рано.
– Сейчас больше двенадцати.
– Уже? А я и не заметила.
Тильда переводит взгляд с одного мужчины на другого, желая, чтобы их обоих здесь сейчас не было. Ни один не понимает, насколько важен для нее этот момент.
– Можно было бы немного и подождать, – противится она.
– Неужели? – Дилан, похоже, искренне удивлен. – Должно быть, сейчас там все остыло, – замечает он, но, видя ее нежелание открывать обжиговую печь, добавляет: – Но решать тебе, Тильда. Ведь это твое детище. – И он улыбается.
Тильда смотрит на Лукаса в надежде, что он вспомнит о делах поважнее и уйдет.
Не везет так не везет.
Дилан, проследив за ее взглядом, без обиняков говорит:
– Разве тебе сейчас не надо где-нибудь что-нибудь копать?
– Только не сегодня, – отвечает Лукас.
Тильда невольно чувствует, что должна его защитить. Как бы ей ни хотелось, чтобы он ушел, ей не нравится, что Дилан решил выпроводить гостя сам.
– Со стороны Лукаса было очень любезно прийти сюда и рассказать о планах относительно дальнейших раскопок. Он… он понимает, как это для меня важно.
Повисает неловкое молчание, и в довершение всего Чертополошка уворачивается от протянутой руки Дилана и не дает себя погладить.
– Хорошо, давайте откроем эту чертову печь! – быстро говорит Тильда, не в силах и дальше терпеть возникшее напряжение. – Дилан, передай, пожалуйста, зубило и молоток. Они лежат рядом с тобой, в ящике для инструментов.
Дилан счищает с крышки ящика смерзшийся снег и, вынув инструменты, передает их Тильде. Она вставляет острый конец зубила между кирпичами двери, где слой строительного раствора тоньше всего, и начинает бить по другому концу инструмента деревянным молотком, ударяя все сильнее и сильнее. Скоро начинает образовываться проем. Она продолжает работать, пока не выбивает часть раствора. Вскоре ей удается вынуть кирпич, и она проделывает то же самое со следующим, потом еще с одним. Это тяжелая работа, но Тильда отвергает помощь Дилана. Она продолжает стучать молотком по зубилу. Проем расширяется, и становятся видны стоящие внутри печи горшки.
Удались ли они? Сработала ли печь? Получился ли обжиг или я все запорола? О господи, хоть бы получилось. Мне следовало привести в порядок электрическую печь. Я просто трусиха. И зачем только я пошла на эту авантюру?
Наконец кирпичная заглушка полностью разобрана. Тильда откладывает инструменты, снимает митенки, бросает их в снег и опускается на колени рядом с печью. Владеющее ею беспокойство отчасти передалось и мужчинам, и они молча смотрят, как Тильда запускает руки в самодельную печь. Медленно, с величайшей осторожностью, она берет первый горшок и вынимает его, потом ставит на землю, расчищенную от снега теплом. Она садится на пятки и внимательно смотрит на стоящий перед нею большой луковицеобразный глиняный горшок. Молчание, кажется, длится вечность. А потом, неожиданно для Тильды, ее глаза наполняются слезами.
