Алексинский тоже был когда-то социалистом, но не удержался даже на уровне «Русской воли», а опустился ещё ниже — до окончательной «желтизны». И приказ об аресте Ленина был отдан в результате провокации Алексинского и эсера Панкратова, опубликовавших 5 июля в бульварной газете «Живое слово» сообщение, начинавшееся так:
«Мы, нижеподписавшиеся, Григорий Алексеевич Алексинский, бывший член 2-й Государственной думы от рабочих Петрограда, и Василий Семёнович Панкратов, член партии эсеров, пробывший 14 лет в Шлиссельбургской каторжной тюрьме, считаем свои долгом опубликовать…», и т. д.
(Спиридович А. И. Большевизм: от зарождения до прихода к власти. М.: Эксмо — Алгоритм, 2005, с. 343.)
Далее шли ссылки на «прапорщика Ермоленко», «разоблачавшего» Ленина как агента германского генштаба, упоминались Парвус (доктор Гельфанд), «непрерывный обмен телеграммами политического и денежного характера между германскими и большевистскими лидерами», якобы «установленными военной цензурой», и т. д.
В целом текст был более чем средненький и у непредвзятого человека сразу же рождал ряд вопросов, многие из которых оказывались риторическими, то есть — ответа не требующими…
Газета «Живое слово», опубликовавшая заявление Алексинского — Панкратова, была «жёлтым» листком, возникшим в 1916 году, но символично, что так же называлась легальная газета меньшевиков-ликвидаторов, издававшаяся в Петербурге в 1912 году. Теперь бывший автор меньшевистского «Живого слова» освоил страницы уже бульварного «Живого слова». Бывший большевик Алексинский, адресат ленинских писем осени 1907 года «Пётр», полностью, что называется, «сорвался с нарезки» и начал кампанию против Ленина вместе со «старым шлиссельбуржцем» Панкратовым.
Василий Панкратов (1864–1925) был личностью тоже с «загогулинами». «Народоволец» «второго призыва», в 1884 году он был осужден по «процессу 14» к смертной казни, заменённой 20 годами каторги, до 1898 года сидел в Шлиссельбургской крепости, а затем его выслали на Дальний Восток. В 1903 году Панкратов вошёл в партию эсеров, был членом ЦК ПСР…
С сентября 1917 года по январь 1918 года он был комиссаром Временного правительства по тюремному содержанию царской семьи в Тобольске (из дневников Николая II виден портрет мелкого склочника). Панкратов был избран в Учредительное собрание, после его роспуска подвизался в эклектической, но антисоветской Уфимской Директории, поддержал Колчака, за что был исключён из ПСР. В отличие от ставшего белоэмигрантом Алексинского этот «обвинитель» Ленина через год после его смерти упокоился в Ленинграде, успев стать членом Общества старых политкаторжан и ссыльнопоселенцев.
Психологически тяжёлую атмосферу Шлиссельбурга хорошо описал «народоволец» «первого призыва» Николай Морозов, сидевший там в одно время с Панкратовым. Кое-кого Шлиссельбург ломал, кто-то становился провокатором. Скажем, в 1905 году «коллегу» Морозова — Н. П. Стародворского приглашали в департамент полиции, спросив — не хочет ли он «послужить» — и прибавив: «Мы теперь сами народники и ищем сотрудников». Стародворский тогда отказался, но позднее, выйдя на волю, вошёл в сношения с революционными кругами как полицейский агент.
(Морозов Н. А. Повести моей жизни. Мемуары, т. 2. М.: Наука, 1965, с. 686, 687.)
Я это к тому, что с дореволюционной активностью Панкратова в партии эсеров тоже могло быть нечисто. Так или иначе, на резонный вопрос — что соединило меньшевика Алексинского и эсера Панкратова? — ответ имеется однозначный: служба контрразведки Петроградского военного округа.
Причём это не очень-то скрывали даже в реальном масштабе времени! С санкции министра юстиции Павла Переверзева контрразведчики организовали прослушивание телефонов большевиков, а тем временем готовили провокацию. К началу июля положение «временных», а значит — и возможной контрреволюции стало таким шатким, что события надо было форсировать.
Вот их и форсировали.
Иван Сергеевич Тургенев, великий наш писатель, в июльские дни 1848 года, когда восстали парижские пролетарии-«блузники», был в Париже и оставил нам о тех днях небольшой, но любопытный во всех отношениях очерк «Наши послали!».
В нём он, в частности, описывал, как, выйдя прогуляться в «утренней куртке», чуть не был арестован патрулём буржуазной национальной гвардии, и «национальный гвардеец из провинции» кричал ему «как исступлённый»:
— Кто вас знает, вы, может быть, русский агент, и у вас в кармане золото, предназначенное к тому, чтобы давать пищу нашим междоусобицам!
«Русское золото, русские агенты, — заключал Тургенев, — всюду мерещились тогда вместе с многими другими небывальщинами и нелепостями всем этим возбуждённым, сбитым с толку, потерянным головам… Страшное, томительное было время!»
(Тургенев И. С. Полное собрание сочинений и писем в 27 т., т. 14. М.—Л.: Наука, 1967, с. 141–142.)
Как видим, технология провокаций у имущей сволочи по отношению к ошалевшему от перемен обывателю везде и во все времена была одной и той же: «русское золото», «германское золото»…
И всё это для того, чтобы защитить и сохранить своё золото!
ХОРОШО поработавший со старой русской прессой профессор из США Александр Рабинович цитирует в своей книге о 1917 годе и саморазоблачительное письмо министра Переверзева редактору «Биржевых ведомостей» от 9 июля 1917 года, и много других любопытных публикаций июльских дней, из которых следует, что даже «министры-капиталисты» и «солидные» редакторы в антиленинскую «утку» контрразведки верили слабо или не верили вообще, и «сенсация» предназначалась, главным образом, для всё ещё доверчивой и колеблющейся солдатской массы столичных гвардейских полков — Преображенского и Семёновского.
Рабинович, к слову, называет «Живое слово» бульварным изданием и полностью соглашается с его оценкой Лениным как «жёлтой, низкопробной, грязной газетёнки»!
(Рабинович А. Большевики приходят к власти. Революция 1917 года в Петрограде. Пер. с англ. М.: Прогресс, 1989, с. 41–46.)
Приведу и следующее свидетельство профессора Рабиновича, ссылавшегося на кадетскую «Речь» от 9 июля 1917 года:
«Поскольку руководство контрразведки опасалось, что обвинительный материал против Ленина, исходящий непосредственно от правительственного ведомства, может вызвать подозрения, оно в спешном порядке завербовало двух «возмущённых граждан» — бывшего представителя большевистской фракции в Думе Г. Алексинского и эсера В. Панкратова, поручив им подготовить для немедленной передачи в печать заявление по поводу предъявляемых обвинений».
(Рабинович А., с. 42.)
Уже в самой «подвёрстке» к меньшевику Алексинскому эсера Панкратова можно было — зная что к чему, усмотреть признак неумелой, некомпетентной провокации… Но чего иного можно было ожидать от армейских дуроломов из контрразведки, для которых понятие «партийная принадлежность» было за семью печатями? Это ведь были не жандармы, подкованные в партийных разногласиях получше многих революционеров и знавшие лучше многих партийцев историю РСДРП и ПСР.
