Население крупных городов с течением дней к осени постепенно «левело». Мелкая провинция была в разброде…
Деревня в 1917 году тоже была в разброде — «временные» землёй поманили, да не дали. Миллионы мужиков по-прежнему гнили, кто — уже в земле, кто — ещё в окопах… А это ситуацию тоже не оздоровляло, как и положение в армии. Но село и армия по отношению к большевикам были настроены сложно — сказывались и привычка крестьян к эсерам, и антиленинская послеиюльская пропаганда среди солдат.
Рабочие же…
Что ж, в статье «Начало бонапартизма» Ленин написал: «Передовые отряды пролетариата России сумели (не в последнюю очередь, заметим, благодаря выдержке Ленина. — С.К.) выйти из наших июньских и июльских событий без массового обескровления». И в этом было сейчас главное — определиться с силами, восстановить не так уж и порушенную организацию и проявлять по-прежнему выдержку, потому что время работало на Ленина.
Обидно было, конечно, что Россия при этом катилась к катастрофе, но что уж тут поделаешь! России была предложена программа Ленина: «Вся власть Советам!», но Россия пока что этой программе не верила, а через народ не перепрыгнешь…
ПОЛОЖЕНИЕ самих большевиков было после Июля 1917 года тоже своеобразным. Его нельзя было назвать легальным, но нельзя было назвать и нелегальным.
Скажем, член ЦК Каменев «сдался» властям и был арестован, но уже 6 (19) августа выступал в ЦИК. Правда, выступал так, что Ленин из своего шалаша направил в «Пролетарий» заметку (ПСС, т. 34, с. 70), начинавшуюся словами: «Речь тов. Каменева по поводу Стокгольмской конференции не может не вызвать отпора со стороны верных своей партии и своим принципам большевиков».
Здесь имеется в виду та «мирная» конференция «социалистов», с идеей которой в апреле 1917 года приезжал в Питер датский агент немцев Боргбьёрг и против которой резко выступил Ленин. Теперь Каменев эту идею поддержал, и Ленин зло его одёрнул, а в Заграничное бюро ЦК в Стокгольме написал: «Выступление Каменева я считаю верхом глупости, если не подлости, и написал уже об этом в ЦК и для печати». (В. И. Ленин. ПСС, т. 34, прим. 48 на с. 472.)
Член ЦК и член ЦИК Сталин действовал тоже не скрываясь, редактировал центральный орган, писал статьи не на пне у шалаша, а за нормальным письменным столом.
«Правду» периодически закрывали, однако она, в очередной раз сменив название, выходила — относительно легально.
Лидер же партии скрывался и был лишён возможности нормальной политической деятельности. При этом в партийном порядке было признано, что являться к властям он не должен. В той ситуации это было единственно верное решение, и все здоровые силы партии окончательно поняли, что Ленина не посадят — как Троцкого, например, в Петропавловскую крепость. Ленина просто расстреляют — «при попытке к бегству». А второго Ленина ни у партии, ни у России, ни у истории не было.
Керенский, а уж тем более «правые», и хотели бы полулегальное, полуподпольное положение большевиков прекратить, но это можно было сделать только штыком и пулей, а этого-то как раз «временные» сделать и не могли… Мешали неразоружённые рабочие, сохранившие и после Июля рабочую Красную Гвардию.
Тоже не очень-то легальную, но — реальную.
Положение было, конечно, неустойчивым, но с одной стороны баррикад рассчитывали склонить чашу весов в свою сторону за счёт военного переворота, а с другой — за счёт перехода большинства активной части народа к поддержке большевиков.
В этой обстановке ночью (!) 26 июля (8 августа) 1917 года в рабочем ядре Выборгского района в зале частного акционерного общества открылся VI съезд РСДРП(б). 157 делегатов с решающим и 11 с совещательным голосом представляли 240 тысяч членов партии. В одном Петрограде насчитывалось уже до 25 тысяч большевиков!
Почётным председателем съезда избрали Ленина, но сам он приехать на съезд не мог — связь с ним держали через выделенных ЦК курьеров.
28 июля — на третий день работы съезда — был опубликован правительственный декрет, предоставлявший военному министру и министру внутренних дел право запрещать любые собрания и съезды, если они могут «помешать военным усилиям страны» или «нанести ущерб безопасности».
Куда метил «керенско-кадетский» декрет, гадать не приходилось, и от греха подальше заседания съезда, работавшего до 3 (16) августа, тайно перенесли в принадлежавший Межрайонной организации (о ней ниже будет сказано) отдалённый рабочий клуб на окраине города в Нарвском районе.
ПОЛИТИЧЕСКИЙ отчёт ЦК и доклад о политическом положении делал на съезде Сталин. Профессор Рабинович в своей книге «Большевики приходят к власти» уверяет, что основной доклад должен был делать-де Троцкий, но «после ареста Троцкого за два дня до открытия съезда к выполнению этих задач в спешном порядке привлекли Сталина».
Однако почтенного профессора подвёл троцкистский «пиар» — ни о чём подобном в РСДРП(б) тогда и речи быть не могло уже потому, что лишь на VI съезде Троцкий был принят в ряды РСДРП(б). Никаких контактов с Лениным с момента Июльских событий Троцкий не имел — в отличие от Сталина.
Избранный на съезде в состав ЦК, Троцкий вошёл в РСДРП(б) вместе с группирующимися вокруг него членами «Межрайонной организации объединённых социал-демократов». Эта, возникшая ещё в 1913 году, группа объединяла к августу 1917 года около 4 тысяч человек, среди которых были А. В. Луначарский, Д. З. Мануильский, М. Н. Покровский, И. А. Иоффе, М. С. Урицкий, Л. М. Володарский, Л. М. Карахан, К. К. Юренев…
Спрашивается — зачем были приняты в партию, насчитывавшую уже 240 тысяч человек, эти 4 тысячи? Тем более что это пополнение усилило большевиков, как показало будущее, весьма проблематично. Не развивая тему более того, чем требует полнота раскрытия ситуации, остановиться на этом моменте будет уместно именно сейчас…
Роль и значение Троцкого в российском социал-демократическом движении всегда были межеумочными, «с душком», но сбрасывать его со счетов было сложно. И сам он был человеком, как говорится, «пассионарным», и связи у него были разнообразные, и окружение у него было небесталанным, с хорошо подвешенными языками к тому же.
Во второй эмиграции Ленин называл Троцкого «Иудушкой», имея в виду, однако, не библейского Иуду, а щедринского Иудушку Головлёва. И всё время второй эмиграции ни партийных, ни личных тесных отношений между Троцким и Лениным не было, а вот антагонизма хватало.
Троцкий, только-только вернувшись в Россию, 10 мая на конференции «межрайонцев» заявил: «Я называться большевиком не могу». Но Россия 1917 года приняла Троцкого — бывшего председателя Петроградского Совета в 1905 году — не на «ура». С оркестрами и цветами его, в отличие от Ленина, не встречали, старый приятель Чхеидзе приветственных речей не произносил, народ на броневик не ставил. Троцкого включили в Исполком Петросовета лишь с совещательным голосом, а Петросовет-то был вроде бы своим — меньшевистским.
Что делать?
Троцкий был человеком с огромным самомнением и даже не с самолюбием (это черта неплохая), а с огромным самолюбованием. При этом — с огромными претензиями на единоличное лидерство. Но подобных позёров у меньшевиков и эсеров в ЦИКе хватало без Троцкого. Он попробовал быть по привычке «внефракционным», начал издавать вновь газету «Вперёд», но, в отличие от «Правды» большевиков, и тираж её не рос, и расходился не очень.
