Опытный организатор и знаток искусства Маковский собирался открыть в Крыму художественную академию и с большим оптимизмом высказался о новом русском ренессансе: «Я убежден, что Россия никогда не переживала раньше такого плодотворного десятилетия».
Крым являл собой картину процветания, но черная туча уже надвигалась с севера. В дневнике Веры Судейкиной осталась смятенная запись:
«Утро было тихим, но к вечеру стали поступать тревожные известия: в Массандре идут бои, в Симеизе бои, много убитых, Бахчисарай взят — но кем? Севастополь решил обороняться. Кто-то пустил слух, что между Ялтой и Алупкой крадутся контрреволюционеры».
Обратите внимание на пересуды растерянных художников из Вериных альбомных записок и на ее собственную терминологию («контрреволюционеры»). Может, прав был знаток и собиратель русского искусства князь Н. Лобанов-Ростовский, отметивший лет семьдесят спустя: «Художников, вообще-то, как правило, не интересует, что происходит вокруг. Каждый художник в первую очередь интересуется своей жизнью, своей работой».
А Крым, последняя русская станция на пути за рубеж, последний русский привал великого изгнания, был в ту пору удивительным уголком России — может, последним убежищем российской демократии и искусства. Кого только не бывало в ту пору на крошечной и миловидной набережной Ялты?..
Но Вера права: здесь с каждым днем становится все опаснее. Надо бежать дальше, надо плыть… «Но трудно плыть», — жалился беспечный Мандельштам в Крыму. И не уплыл — погиб. На счастье, многие оказались осмотрительней.
В середине апреля Судейкины взошли на борт парохода, чтобы плыть в Константинополь. Пароход за границу их не вывез, высадил где-то невдалеке от границы — то ли в Поти, то ли в Батуми. Оттуда супруги на поезде добираются в столицу Грузии, в старинный приют русских беженцев — в Тифлис.
Обетованная земля, праздничная столица, по выражению Мандельштама, «некой Швейцарии», Тифлис был еще далеко от большевистских властей и Москвы. Здесь собралось в ту пору немало беглых кубофутуристов, футуристов и просто вольных художников. Здесь существовал «Фантастический кабачок», нечто вроде петроградской «Собаки», здесь были Студия поэтов и еще множество мест для художественных сборищ — на Головинском проспекте (в наше время проспект Руставели, который, помнится, был прекрасен, вальяжен, дружелюбен, гостеприимен даже и в годы моей молодости — в 50–60-е годы минувшего века). Судейкины поселились на параллельном Головинскому Грибоедовском проспекте.
Грузинские поэты из группы «Голубые роги» принимают Судейкина как родного. Он был ближе к ним, чем к «настоящим» авангардистам, которые кучковались вокруг братьев Зданевичей, Терентьева, Крученых и прекрасных женщин, вроде жены Городецкого Нимфы Бел-Кон Любомирской, Татьяны Вечорки и, конечно, царицы бала, крошечной поэтессы, маленькой актрисы, а главное, нежной подруги Ильи Зданевича Софьи Мельниковой.
Вместе с Ладо Гудиашвили и Давидом Какабадзе Судейкин расписывает стены кабачка поэтов «Химериони», завсегдатаями которого были и авангардисты тоже — Крученых, Игорь Терентьев, Татьяна Вечорка (авангардисты были здесь, вообще, до крайности активны). Вино лилось рекой, застольям и тостам не было конца…
Вон, посмотри, как веселятся молодые Паоло и Тициан! Кому придет в голову, что всего через двадцать лет рябой тифлисский налетчик-бандит Джугашвили скрутит их всех в бараний рог, испугает до смерти, заставит кланяться, а потом все же поставит к стенке. И умытый кровью Тифлис будет молчать. Но сейчас…
Вместе с Сориным Судейкин расписывал богемное кабаре «Ладья аргонавтов», куда вскоре зачастили композитор Черепнин, Евреинов, Нимфа Бел-Кон Любомирская, поэт Сергей Рафалович…
Сергей Судейкин оправился от хандры и болезней. «Наполеон» снова хорош собой, и поэт Юрий Деген записывает стишок о Судейкине в альбом Веры под его карикатурным портретом работы Белкина:
Вглядясь в сию карикатуру,
Поймем Судейкина натуру.
Да! Ни одна из эпиграмм
Сатиры злобствующе-клейкой
Во мненьи не уронит дам
Тебя, божественный Судейкин.
Красив ты всюду, словно черт, —
Мужчина самый первый сорт!
Судейкин пишет в Тифлисе новые фантастические картины и композиции («Химера» и «Дон-Жуан»). Вместе с Сориным он преподает в студии искусств «Класс № 7».
Надо сказать, что Сорин имел в Тифлисе, пожалуй, не меньший успех, чем сам Судейкин. Он написал здесь прекрасный портрет шестнадцатилетней красавицы княжны Элисо Дадиани, и все пишущие тифлисские дамы (а также часть мужчин) откликнулись на это событие стихами, посвященными и Сорину, и портрету (но не самой княжне). Трудолюбивая Вера Судейкина собрала все эти плоды тифлисского творчества в свой «Салонный альбом». Вот как обратилась к Сорину супруга Городецкого Анна Александровна Любомирская (любившая, чтоб ее называли Нимфа Бел-Кон, почти по-французски и почти неприлично):
Певец старинной красоты,
Путеводитель душ печальных,
Твои портреты, как цветы,
Растут в долинах погребальных.
Истлев, ушел аристократ,
И руки женщин огрубели.
Но этот мир твой зоркий взгляд
Живописал нежней свирели.
Взойдешь к тебе, и снятся сны,
Глядит так скорбно Дадиани,
И, полн порочной глубины,
Тигриный взор орловый ранит
и т. д. и т. п.
Нимфе Бел-Кон вторила поклонница Крученых и Хлебникова Татьяна Вечорка (Толстая):
В снегу из ватманских экранов
Наметен мех и жемчуга.
Сангвина тусклых губ — легка,
Хрусталь махровых глаз — заманит.
Спокойно скальпель кисти светской
Бесплотной силой ворожил,
Когда художник нерв души
Открыл почтительно и дерзко.
Вечорка участвовала в дадаистской группе «41 градус» у Зданевича, написала в Тифлисе «Книгу зауми», и можем предположить, что заумные стихи ей давались еще легче, чем традиционно дамские. Можем также с уверенностью сказать, что если бы первая жена С. Судейкина, беспечная Олечка Судейкина, завела бы подобный альбом, стихи в нем были бы повыше уровнем (Ахматова, Сологуб, Северянин, Кузмин, Князев, Рождественский, Блок, Хлебников…).
Любопытно, что, встретив лет сорок спустя Веру Судейкину в Нью-Йорке, собиратель искусства Н. Лобанов-Ростовский невольно вспомнил про этот курьезный альбом:
«Там я встретился со второй женой Судейкина Верой Стравинской и при встрече сказал ей, что очень близко с ней знаком. Она удивилась и сказала, что видит меня впервые. Тогда я напомнил ей, что был такой большой альбом, в 5 листах, где Судейкин ее увековечил во всех подробностях».
Написав приведенные выше стихи, и Татьяна Вечорка, и Деген поехали в Баку, где были Р. Ивнев, К. Зданевич, А. Крученых, Е. Лансере, С. Городецкий и многие другие. Отправились туда и супруги Судейкины с Сориным. Баку был пока свободен от большевиков, и в здешнем кафе «Веселый Арлекин» приезжие авангардисты с тревогой обсуждали вечные проблемы искусства и проблему выживания.
