Икона Р. Лукина «Божья Матерь, небесная покровительница Зарубежной Руси». 1932 год
Музей Ростислава Лукина в деревушке Арсонваль
Понравилось Лукину в Бельгии, вот бы здесь остаться. Ростислав Лукин показал Никола де Сталю технику иконописи, вот тогда и пришла Николаю идея — устроить выставку икон и портретов. Зазвали Лукина и принялись за работу. Никола написал пять икон. Договорились в маленькой галерее месье Дитриша на брюссельской улице Монтань-де-ла-Кур снять зал на неделю. Большого шума не было, а все же не прошла выставка незамеченной. Один из критиков упомянул в брюссельской газете про «молодого и талантливого художника барона де Сталь». Какая-то молоденькая девушка заглянула на выставку, умилилась, купила две иконы. Оказалось — дочь знаменитого дельца и мецената барона де Брауэра. Так попался молодой художник на глаза бельгийскому меценату.
С симпатичным Ростиславом они еще раз-два виделись. Получил в конце концов Ростислав Лукин бельгийское подданство, часто бывал в Брюсселе, но Никола к тому времени в Брюсселе уже почти и не появлялся, оба они были неутомимые странники.
Наконец, в глуши французской провинции отыскал себе Ростислав милый его сердцу глухой уголок, среди лесов, холмов и речушек французской Шампани, в департаменте Об, так похожем на русский Валдай.
Я и сам уже больше двадцати лет живу в этом уголке Франции, но только недавно обнаружил, что хутор мой лежит неподалеку от любимых мест Лукина, который обитал последние годы своей жизни в деревне Арсонваль близ крошечного шампанского городка Бар-сюр-Об, в нашем холмистом зеленом департаменте. Его тут все знали, этого Ростислава Лукина, старого Рости. Вокруг него собирались молодые ребята, которых он учил живописи. Свой деревенский дом он назвал Божий Дар, и он был прав, русский бродяга Ростислав из Белгорода и Феодосии, из Моравской Тшебовы и Брюсселя: истинно Божий Дар, Дар Божий этот уголок Шампани. Здесь русского художника многие любили: он вечно вступался за права шампанских виноделов, а детей их учил рисовать.
Когда у них там в Арсонвале ушел на пенсию один из учителей деревенской школы и уехал жить куда-то на юг, освободив двухэтажный казенный дом у дороги, старик-мэр пришел потолковать с Лукиным.
— Слушай, Лукин. Меня уже тут скоро не будет на этом свете.
— Меня тоже, месье ле мэр. Да ты выпей стаканчик, чего грустить. Твое здоровье!
— Так вот я что решил, Рости… Дом вон освободился у дороги, а я давно мечтал: пусть будет в этом доме музей Лукина. Берись за работу, пока есть время. Нас с тобой здесь не будет — будет музей. Поедут люди по дороге в большие города, а тут глянь — музей. Как в Труа или в Париже.
— Или в Феодосии… — вспомнил Лукин. — А может, и русские поедут когда-нибудь: не всегда же им взаперти сидеть в России. Ладно, пойду взгляну — надо будет расписать стены…
И вот совсем недавно, развернув у себя на хуторе случайно кулек из местной газеты, прочитал я, что «друзья Лукина» устраивают в Музее Лукина в Арсонвале очередную выставку памяти Лукина. Стало мне стыдно, что я там не бывал. В базарный день в крошечном соседнем Экс-ан-Оте в тенистом дворе огромной мэрии (в позапрошлом веке тут строили, не мелочились) почтенная библиотекарша мадам Мартель отыскала мне целую стопку альбомов Лукина. По большей части брюссельского издания альбомы, но были и шампанские: один из них так и назывался — «Божий Дар и молодые».
А потом хуторской сосед повез меня, безлошадного, в Арсонваль. Чуть не доезжая до городка Бар-сюр-Об, он притормозил у дороги, чтоб я смог прочесть надпись над входом — «Музей Лукина».
Теперь-то я знаю, что некогда Лукин с молодым де Сталем выставляли в Брюсселе свои иконы. Лукин его и учил, знаменитого ныне де Сталя, иконы писать, и многие отмечают нынче, что наука эта не пропала для великана де Сталя даром. Известная французская искусствовед Вероника Шильц (большой знаток русского искусства и близкий друг последнего «нобелевского» поэта России) в своей работе «Никола де Сталь и Санкт-Петербург» сближает работу де Сталя с работой русских иконописцев.
Ну а тогда, в 1936 году, после брюссельской выставки икон надумали Никола де Сталь с друзьями податься в Северную Африку, в одну из самых красивых стран Магриба — в сказочное Марокко, которое уже давно было открыто французами — художниками, поэтами, военными, чиновниками. И Делакруа там побывал, и Матисс, и Андре Жид… Пряная проза Пьера Лоти манила в дорогу многих читающих французов. Но только вот на какие деньги было странствовать? Папа Эмманюэль Фрисеро испытывал горькое разочарование — никем не сделался после стольких-то лет успешной учебы и путешествий любимый сын Никола, и конца его странствиям не было видно. Странствия, споры-разговоры, попойки, эксперименты… И ничего солидного, ничего путного, да он и сам это чувствует, сам в беспокойстве. Родители оплачивают ему мастерскую в Брюсселе, но бывает ли он там, работает ли — один Бог ведает. А теперь после долгих скитаний по Европе, по Испании подавай ему еще Африку. Нет, ни за что, — уперся отец.
Однако нашелся у молодого художника защитник, первый его меценат. О чем еще мечтает художник и что ему видится во сне, когда истекает срок платы за ателье, когда свет и воду уже перекрыли, а счета и напоминания об их неуплате с неуклонностью заполняют почтовый ящик? Снится художнику гениальный маршан-торговец, который все вот так сразу и продаст или, на худой конец, одно-два полотна, а еще чаще снится ему благородный меценат, тонкий и щедрый человек, который вытащит его из безденежья, потому что он может отличить настоящее искусство от модной поделки, от дряни, умеет наперед угадать талант. Вот он звонит у двери, меценат, с деликатностью входит в ателье… Как внимательно смотрит он на картину, все отметил, все сумел оценить, кивает благосклонно… Измученная нуждой и неизвестностью жена художника выглядывает из кухни… Не печалься, родная, мы спасены. Вот он лезет, наш гость, в карман, широким жестом достает… Боже мой, что это? Неужели это опять только сон? Нет, не всегда. Не будь благожелательных меценатов, рисковых самоотверженных галерейщиц, влюбленных в живопись маршанов, наша история оборвалась бы на этом самом месте, и не было бы этой яркой звезды в небе Лазурного Берега, а осталась бы в истории Парижа и Петербурга лишь одна знаменитая де Сталь — бойкая мадам Жермена де Сталь, урожденная Жермена Неккер (подробнее о ней смотри в примечаниях к Пушкину, начало позапрошлого века).
Бельгийский меценат барон Жан де Брауэр, сумевший что-то разглядеть в ранних опытах Никола де Сталя, был человек тонкий. Может, и в деловых своих операциях по продаже жилплощади он проявлял тонкость, это нам неизвестно, но во всем, что касается его добрых вторжений в сферу искусства, в тонкости ему не откажешь. В 1928 году, и еще раз в 1932-м, отправлял он за свой счет чудную русскую художницу Зинаиду Евгеньевну Серебрякову (дочь Е. Лансере и племянницу А. Бенуа) поработать в Марокко, пописать портреты и пейзажи. В 1934 году заказал он сыну Серебряковой Шуре, тоже великому мастеру и фанатику старинных интерьеров, проект оформления своей виллы под Брюсселем, для которой Зинаиду Евгеньевну попросил написать декоративные панно.
