Такие женщины живут в романах,
Встречаются они и на экране…
За них свершают кражи, преступленья,
Подкарауливают их кареты
И отравляются на чердаках.
Считается, что великий соблазнитель Кузмин имел здесь в виду прелестную и безобидную Олечку Судейкину, которую (скорей всего, напрасно) считали причастной к самоубийству любимого Кузминым Всеволода Князева. Но что мог знать Кузмин о женском соблазне? К нему при дворе петербургской богемы вполне применимо было прозвище, которое завоевал на Лазурном берегу Франции вездесущий Жан Кокто: «принц пе…стов». Нарочно или нечаянно переданные Кузминым догадки и разоблачения поломали судьбу одной молодой женщины, которая никогда не смогла бы показаться Кузмину соблазнительной, зато однажды вскружила голову одному из немногих настоящих мужчин тогдашнего Петербурга, поэту-конквистадору Николаю Гумилеву.
Женщину эту звали Елизавета Дмитриева, для друзей и родных – Лиля, для многих знакомцев – Нелли, для потомков, неравнодушных к поэзии, – Черубина де Габриак. Она была героиней знаменитейшей литературной мистификации русского Серебряного века.
Родилась Лиля в обедневшей дворянской семье, отец учительствовал, страдал от чахотки, умер совсем молодым. Лилю мучила та же немочь, чуть не семь лет провела девочка в постели, а когда поднялась и вышла в жизнь, сильно хромала. Но была умненькая, очень способная, училась блестяще, с золотой медалью закончила хорошую петербургскую гимназию, потом Императорский женский педагогический институт, прослушала два курса в Петербургском университете и хоть на короткий срок, а все же сумела выбраться на учебу в Сорбонну (в ту пору еще не утратившую былого престижа). Изучала Лиля историю Средних веков, литературу, старофранцузский и староиспанский языки. И, конечно, писала стихи, как все. Только стихи были не как у всех начинающих – они сразу оказались весьма неплохи.
Знала она в тогдашней довоенной Сорбонне множество русских («родных степей сарматы» – окрестил их в тогдашнем Париже Вячеслав Иванов). А однажды в мастерской художника Гуревича, писавшего Лилин портрет, она познакомилась со студентом Гумилевым, и оказалось, что этот бледный, шепелявый, юноша, мучивший в руках змейку из голубого бисера, – свой, царскосельский. Позднее она вспоминала об этой встрече:
Помню вечер в холодном Париже,
Новый мост, утонувший во мгле…
Двое русских, мы сделались ближе,
вспоминая о Царском Селе.
Они снова встретились в Петербурге случайно, весной 1909 года, на лекции в Академии художеств. Их представили друг другу, но они все вспомнили. И все у них началось снова. Незадолго до своей смерти (и через пять лет после гибели Гумилева) Лиля написала прелестный рассказ-исповедь об этой любви. Она говорила о своей вине перед Гумилевым, и, несомненно, вина была. Вообще, рассказ Лили внушает больше доверия, чем многочисленные, тоже вполне беллетризованные описания этой драмы (рассказ Маковского, очерки Волошина и Алексея Толстого и др.). И все же не забудем, что это – исповедь поэта и мистификатора, еще одного Нарцисса…
Елизавета Ивановна Дмитриева (1887–1928) – русская поэтесса, более известная под литературным псевдонимом-мистификацией Черубина де Габриак
На той же лекции в Академии, где Лиля снова увидела Гумилева, присутствовал Максимилиан Волошин, знаменитый поэт, критик, мистик, покровитель молодых поэтесс. Лиля переписывалась с ним, он был к ней добр, как ко всем, но она мечтала о большем… О, это неукротимое тщеславие молодых поэтесс Серебряного века – считать ли его греховным? Если да, то Лиле было в чем каяться. Во всяком случае, не откажу себе в удовольствии процитировать исповедь Черубины де Габриак, изданную мифической Региной де Круа (то бишь Евгением Архипповым) в марокканском Танезруфте (то бишь, в городе на Неве). Начнем со встречи в Академии:
Это был значительный вечер «моей жизни». Мы все поехали ужинать в «Вену», мы много говорили с Н.С. (Николаем Степановичем Гумилевым. – Б.Н.) – об Африке, почти в полусловах понимая друг друга, обо львах и крокодилах. Я помню, я тогда сказала очень серьезно, потому что я ведь никогда не улыбалась: «Не надо убивать крокодилов». Николай Степанович отвел в сторону М.А. (Максимилиана Александровича Волошина. – Б.Н.) и спросил: «Она всегда так говорит?». – «Да, всегда», – ответил М.А.
Я пишу об этом подробно, потому что эта маленькая глупая фраза повернула ко мне целиком Н.С. Он поехал меня провожать, и тут же сразу оба мы с беспощадной ясностью поняли, что это – «встреча», и не нам ей противиться. Это была молодая, звонкая страсть (ей было 22, ему 23. – Б.Н.). «Не смущаясь и не кроясь, я смотрю в глаза людей, я нашел себе подругу из породы лебедей», – писал Н.С. на альбоме, подаренном мне.
(Позднее И. Бродский добродушно пародировал язык того времени: «все эти «встречи», «невстречи». Что до гумилевских надписей на дамских альбомах, то он не стеснялся их повторять множество раз – по числу дам, за которыми ухаживал… – Б.Н.).
Мы стали часто встречаться, все дни мы были вместе и друг для друга. Писали стихи, ездили на «Башню» и возвращались на рассвете по просыпающемуся серо-розовому городу. Много раз просил меня Н.С. выйти за него замуж, никогда не соглашалась я на это; в это время я была невестой другого, была связана жалостью к большой, непонятной мне любви. В «будни своей жизни» не хотела я вводить Н.С.
Те минуты, которые я была с ним, я ни о чем не помнила, а потом плакала у себя дома, металась, не знала. Всей моей жизни не покрывал Н.С., и еще в нем была железная воля, желание даже в ласке подчинить, а во мне было упрямство – желание мучить. Воистину он больше любил меня, чем я его. Он знал, что я не его – невеста, видел даже моего жениха. Ревновал. Ломал мне пальцы; а потом плакал и целовал край платья. В мае мы вместе поехали в Коктебель.
Женихом учительницы женской гимназии Е. Дмитриевой был инженер-мелиоратор Всеволод Васильев, и если самой невесте любовь его казалась «непонятной», то что остается думать о непонятном ее замужестве нам с вами? Еще один странный брак Серебряного века. Можно, впрочем, отметить, что это был еще один «брак втроем» среди многих: долгие годы при семье жил антропософ Борис Леман-Дикс, какое-то время Андрей Белый… Но 1909 год, тот самый, который Марина Цветаева назвала позднее «эпохой Черубины», только разгорался. Гумилев и Лиля Дмитриева посещали «Поэтическую академию» на «Башне» у Ивановых и с увлечением «играли» в поэзию:
Строгих метров мы чтили законы,
и смеялись над вольным стихом,
мы прилежно писали канцоны
и сонеты писали вдвоем.
Два сонета, написанных ими на заданные рифмы дошли до нас. Вот строки из сонета Гумилева:
Тебе бродить по солнечным лугам,
Зеленых трав, смеясь, раздвинуть стены!
Так любят льнуть серебряные пены
К твоим нагим и маленьким ногам!
Ты ждешь любви, как влаги ждут поля;
Ты ждешь греха, как воли кобылица;
Ты страсти ждешь, как осени земля!
Она же, бедная, хроменькая, но не сломленная бедой, отвечает:
