В 1985 году поэт Феликс Чуев записал и издал беседы со стареньким (95-летним) Молотовым, который вроде бы что-то вспомнил по этому поводу:
Вопрос: Говорят, Крупская настаивала, чтобы Инессу Арманд перевели из Москвы…
Ответ: Могло быть. Конечно, то необычная ситуация. У Ленина, попросту говоря, любовница. А Крупская – больной человек.
В 1919 году Инесса Арманд ездила в командировку во Францию в составе миссии Красного Креста. С дороги уроженка Парижа Инесса отправила старшей дочери письмо:
…через несколько часов уже не будем больше на нашей дорогой социалистической родине. При отъезде какое-то смешанное чувство. И хочется ехать, а когда подумаю о вас, то не хочется… В твое письмо вкладываю… письмо для Ильича. О последнем пусть знаешь только ты… пока оставь у себя. Когда мы вернемся, я его разорву. Если же со мной что случится… тогда передай это письмо Вл. Ил. Лично ему. Передать это можно таким образом: зайди в «Правду», там сидит Мария Ильинична, и передашь это письмо и скажешь, что это письмо от меня и лично для В.И. А пока держи письмо у себя…
Крупская вспоминает о визитах Инессы к ним в конце 1919-го вполне доброжелательно (трудно, впрочем, догадаться по этим всегда партийным мемуарам о ее истинных чувствах), отмечая, что в присутствии Инессы Ильич воодушевлялся и распускал хвост («Ильич при них, как я по старинке выражалась, “полки разводил”»).
В феврале 1920-го Инесса болеет, и ленинские «заботливые» записки к Арманд становятся особенно частыми. Ленин советует отдыхать и лечиться. Сам он ездил на охоту в бывшее имение Армандов (которых не тронули и в разгар тогдашнего террора) и «отдыхал… чудесно». Инессе Ильич советует отправиться на отдых на Кавказ, где Серго Орджоникидзе, который «там власть, все для нее устроит наилучшим образом». Идея, прямо скажем, не блестящая, так как на Кавказе было еще неспокойно. Серго еще не был всевластен, а вокруг санатория, где жила Инесса, частенько постреливали. В конце концов отдыхающих пришлось эвакуировать…
На Кавказе Инесса начала вести дневник, где писала об усталости, о каком-то равнодушии, цепенящем ее душу:
Горячее чувство осталось только к детям и к В.И. Во всех других отношениях сердце как будто вымерло. Как будто бы, отдав все свои силы, всю свою страсть В.И. и делу работы, в нем истощились все источники любви, которыми оно раньше было так богато. У меня больше нет, за исключением В.И. и детей моих, каких-либо личных отношений с людьми, а только деловые. И люди чувствуют эту мертвенность во мне, и они отплачивают той же монетой равнодушия или даже антипатии (а вот раньше меня любили). А сейчас – иссякает горячее отношение к делу. Я человек, сердце которого постепенно умирает…
Дневник Инессы свидетельствовал о том, что она не была счастлива в этой новой жизни близ большевистского Олимпа. Впрочем, и жизни-то ей оставалось немного. В Кремль вскоре пришла телеграмма из Нальчика, сообщавшая, что «заболевшую холериной товарища Инессу Арманд спасти не удалось» и что она скончалась 24 сентября 1920 года. Тело ее было доставлено в Москву в цинковом гробу. Большевичка Е. Драбкина рассказывает, как она увидела у почтамта на Мясницкой похоронную процессию:
Стоя у обочины, мы пропустили мимо себя этих еле переставляющих ноги костлявых лошадей, этот катафалк, покрытый облезшей черной краской, и увидели шедшего за ним Владимира Ильича, а рядом с ним Надежду Константиновну, которая поддерживала его под руку. Было что-то невыразимо скорбное в его опущенных плечах и низко склоненной голове. Мы поняли, что в этом страшном свинцовом ящике находится гроб с телом Инессы.
Описание похорон оставила и другая большевичка – Анжелика Балабанова:
Я искоса поглядывала на Ленина. Он казался впавшим в отчаяние, его кепка была надвинута на глаза. Всегда небольшого роста, он, казалось, сморщивался и становился еще меньше. Он выглядел жалким и павшим духом. Я никогда ранее не видела его таким… Было впечатление, что он потерял что-то очень дорогое и очень близкое ему и не делал попыток маскировать этого… глаза, казалось, исчезли в болезненно сдерживаемых слезах…
Передают свидетельство и третьей, еще более романтической большевички Александры Коллонтай о том, что на похоронах Инессы Ленин «был неузнаваем». Коллонтай считала, что «смерть Инессы ускорила развитие болезни, которая свела его в могилу».
Ленин умер еще через четыре года (успев все же вчерне подытожить результаты большевистской деятельности: «В какую лужу мы сели»). Впрочем, последствия застарелого сифилиса вывели его из строя еще раньше. Мой парижский приятель-профессор, который некогда преподавал в Польше историю партии (до тех пор, пока не оказался евреем), утверждал, что Ленин подцепил эту злосчастную инфекцию в Польше. Я называл его за это польским националистом…
Живя большую часть года на крошечном хуторе в Шампани, я часто вижу у соседей местную газету, которую печатают в здешней столице городе Труа. Там все больше, конечно, об урожае подсолнухов, о местном празднике мастеров сидра, о налогах и квотах, но вот недавно я узнал, что некая швейцарка, чьи родственники и сейчас проживают в живописных местах неподалеку от нашего хутора, поведала корреспонденту здешней газеты, что «дурную болезнь» Ильич получил «от своей подруги Инессы Арманд». Швейцарка эта, Люси Лапиер, по ее словам, пользовала в 1916 году Ильича от сифилиса в швейцарской клинике «Альпийская звезда» в Лейзене, где она работала медсестрой. Она была замужем за другом Ромена Роллана и президентом Международной ассоциации учителей Жоржем Лапиером, погибшим во время последней войны в депортации, – в общем, вполне почтенная дама. Французский биограф Инессы Арманд Жорж Бардвиль рекомендует уделить внимание этой гипотезе. На самом деле гипотез этих чрезвычайно много…
– Кто ты? – Майя
Благословляю твой приход
(Майя Кудашева-Роллан, Волошин, Эренбург, Вяч. Иванов, Ромэн Роллан, Горький, Клодель)
Впервые надолго поселившись в Париже в начале 80-х годов, я случайно узнал, что еще жива Майя Кудашева-Кювелье-Роллан, знаменитая «звезда и шалунья» Серебряного века, крутившая романы с Волошиным, Вячеславом Ивановым, Бальмонтом, Мандельштамом, Эренбургом и даже Клоделем, вышедшая замуж за молодого князя Кудашева, а потом, не без помощи разведучреждений, за Ромена Роллана, возившая знатного гуманиста в гости к Горькому и Сталину. Сразу вспомнились посвященные Майе коктебельские стихи Волошина:
Над головою поднимая
Снопы цветов, с горы идет…
Пришла и смотрит…
Кто ты?
– Майя.
Благословляю твой приход.
В твоих глазах безумство. Имя
Звучит, как мира вечный сон…
Я наважденьями твоими
И зноем солнца ослеплен.
Войди и будь…
Вспомнив стихи, я раздобыл номер парижского телефона той самой Майи, чье имя было, «как мира вечный сон», договорился с ней о встрече, даже получил приглашение прийти к ней в гости на бульвар Монпарнас. Я шел и прикидывал, сколько же ей может быть лет, – примерно 87 или 88… Не рано я напросился в гости. И дело не том, что минули «вечный сон» и «наважденья». Помнит ли она вообще хоть что-нибудь?
