Я очень эгоистичный человек. В любой ситуации я прежде всего думаю о себе. Когда Джун приехала из Парижа, врач привел ее в палату и сказал мне: «Вот ваше сокровище». – «Ха! – сказал я. – Это я сам мое сокровище!» – и указал на себя. Это все было абсолютно искренне, и Джун не забыла тот эпизод.
Сотрудники журнала были чрезвычайно внимательны ко мне. Грейс Мирабелла, главный редактор американского Vogue, приезжала в клинику, где я, упиваясь эгоизмом, сказал ей: «Это все из-за вас и из-за ваших сорока пяти страниц!» Джун сказала, что это выглядело ужасно, но она хорошо знает, на что я способен. Грейс простила меня. Впоследствии она приезжала очень часто. Ирвинг Пенн предложил доделать за меня оставшиеся несколько страниц, но Алекс решил, что и сама Джун может сделать их. Ей очень понравилась эта идея, и она доработала огромную статью, опубликованную в двух или трех выпусках американского Vogue.
В то время я дружил с Эльзой Перетти, дизайнером ювелирных украшений торгового дома Tiffany, которая ежедневно посещала меня и приносила забавные подарки. Она была поразительной красавицей, высокой, с восхитительно хриплым итальянским голосом, капризной и своевольной. Я часто фотографировал ее как в костюме кролика для Playboy, так и обнаженной. Будучи добрым другом, я не позаботился спросить у нее разрешения на публикацию снимков. Она разрешила мне опубликовать ее портрет в наряде кролика, но сказала: «Что касается обнаженной натуры, Хельмут, тебе придется подождать, пока жив мой отец». Что ж, он уже давно умер. Так или иначе, это было уроком для меня: нужно спрашивать разрешение на публикацию даже у лучших друзей.
Компания оплатила больничный счет. Мистер Ньюхаус, владелец Condé Nast, был невероятно щедр и очень обходителен. Если вам приходится работать в журнальной корпорации, думаю, нигде не может быть лучше, чем в Condé Nast. Это действительно щедрые и великодушные люди.
...
Мне так не терпелось выбраться из проклятой клиники и вернуться к тому, что я считал нормальной жизнью, что каждые выходные (когда все врачи прекращали работать и уезжали из Нью-Йорка) я лежал на больничной койке и громко причитал, обращаясь к Джун и всем, кто мог меня слышать: «Где эти бездельники? Почему они не лечат меня? Я не хочу лежать здесь по выходным, я хочу как можно скорее убраться отсюда! Им платят достаточно, чтобы они работали сверхурочно…»
Через две недели, на Рождество, меня выпустили. Мы нашли пристанище в отеле Volney, в нескольких кварталах от клиники. Я никогда не забуду, как мы с Джун шли по морозным нью-йоркским улицам, залитым чудесным солнечным светом. Мне было очень холодно, несмотря на то что я был закутан с головы до ног. Я не решился в тот момент идти без посторонней помощи. В один прекрасный день я набрался мужества и, выйдя на улицу, сказал, опираясь на руку Джун: «Послушай, ты постой на углу и позволь мне самостоятельно перейти улицу». Это было еще одно впечатление, которое я вряд ли забуду.
Однажды я позвонил Грейс Мирабелле и сказал: «Слушай, Грейс, я знаю, что еще не вполне поправился, – это означало, что я едва мог стоять на ногах и был слабым, как котенок, – но мне хотелось бы немного пофотографировать в моем номере».
В номер пригласили двух девушек, работавших моделями, – Маргарет Рамм и Вивьен Фауни, – а из редакции прислали кое-какое дамское белье. Я едва мог удержать маленькую 35-миллиметровую камеру, но у меня был ассистент и пятисотваттная осветительная лампа, и я начал снимать. Это было долгое и утомительное занятие. Думаю, я делал один нормальный снимок за полдня, потом отдыхал и до вечера успевал сделать еще один снимок. Эта серия фотографий дамского белья с большим успехом прошла в американском Vogue.
...
Джун в отеле Volney в Нью-Йорке, 1971 г.
В январе 1972 года мне пришлось вернуться в клинику Леннокс-Хилл для катетеризации сосудов сердца. Там я познакомился с Саймоном Стертцером, врачом, который проводил операцию. С этого дня мы стали друзьями.
Когда меня выкатили из операционной после катетеризации, я сжимал в руках маленькую автоматическую Minolta. Медсестры прошли с каталкой мимо Джун, которая ждала в коридоре, и она услышала, как одна спросила другую: «Что за штуку он держит в руке?» – «Фотокамеру». – «Что он собирается с ней делать?» – «Думает, что сможет сфотографировать себя».
Все шло замечательно, но я стал «фибриллятором». Это означало, что мой сердечный ритм был беспорядочным и мне нельзя было подвергать себя значительным нагрузкам, потому что мои физические возможности уменьшились примерно на пятьдесят процентов.
Это была гнетущая новость. В первую очередь я спросил: «Смогу ли я и дальше работать фотографом?» – «Да, сможете, но вы должны помнить о фибрилляции, – ответил врач. – Вы больше никогда не сможете позволить себе нагрузки здорового человека, вам придется следить за собой и соблюдать осторожность».
В 1973 году мы с Джун отправились в Австралию навестить ее мать, отмечавшую восьмидесятилетие. Джун улетела первой, а я поехал через Нью-Йорк, поскольку Стертцер решил провести курс электрошоковой терапии, чтобы попытаться вернуть мое сердце к нормальному ритму. Успех лечения превзошел все ожидания. Я позвонил Джун и сказал: «Послушай, как бьется мое сердце. Ты слышишь? У меня больше нет фибрилляции». Мы оба радовались как дети. Я стал другим человеком. Помню, как бежал по аэропорту, чтобы успеть на рейс из Нью-Йорка в Австралию, безумно радуясь ощущению силы и свободы, которого я не испытывал с 1971 года.
В воскресенье, через две недели после приезда в Мельбурн, я сидел на кухне в доме матери Джун и вдруг почувствовал, что в сердце снова вернулась фибрилляция. Это был тяжкий удар. Когда я позвонил Саймону Стертцеру в Нью-Йорк, он сказал, что будет лучше вести спокойный образ жизни, чем пройти еще один курс электрошоковой терапии. Мне выписали лекарства, не проверив сначала мою реакцию на них, и в результате я слег с тяжелейшим расстройством желудка. У врачей были и другие способы лечения, но мне было уже слишком поздно пробовать их.
...
Я решил продать свой любимый Bentley
Когда я вернулся домой после сердечного приступа и инсульта, то первым делом продал свой любимый Bentley. Мне никогда не нравилось техобслуживание в парижском отделении Bentley, поэтому я совершал регулярные поездки в Женеву, чтобы содержать мою красавицу в идеальном состоянии. Из Женевы я улетал в Париж, пока техники несколько дней возились с машиной, потом летел обратно в Женеву и уезжал в Париж на своем автомобиле. Слишком много времени пропадало впустую. Я всего лишь хотел сделать жизнь проще и заниматься фотографией. Вместо того чтобы ездить в наш дом в Рамателле, мы могли летать на самолете.
