Контроль над культурой в его негативном аспекте принимал самые разные формы, начиная от прямой государственной цензуры до самостоятельно сделанного художниками и артистами выбора уйти в творческую изоляцию, просто прекратив работать. Меры по изоляции творческих работников распространялись на весь спектр культуры, начиная от высокого искусства до популярных развлечений. Советская цензура восходила к 1920-м годам, когда Государственное издательство получило право просматривать все произведения на предмет идеологической чистоты, прежде чем оправить в печать. Официальный государственный надзорный орган был основан 6 июня 1922 года под названием Главное управление по делам литературы и издательского дела, известным всем как Главлит. На раннем этапе существования его роль была в равной мере политическая, как и культурная, так как в его задачу входило препятствовать публикации всего, что может раскрыть государственные секреты, поощрять подстрекательство к мятежу, способствовать национальному или религиозному фанатизму или моральной деградации. Главлитом был составлен индекс запрещенных книг, «Перечень», сначала содержавший публикации, которые должны были храниться в секрете, но в итоге в него стали включать все книги, от которых, по мнению режима, должны быть ограждены граждане71. В 1923 году было создано отдельное Главное управление по репертуарам (Главрепертком) для осуществления цензуры всего того, что ставилось на сцене. В 1936 году оба управления были напрямую подчинены Центральному комитету партии. По всему Союзу были созданы также региональные отделы, и к 1939 году эти цензурные органы насчитывали немногим более 6000 сотрудников72.
В 1920-х годах цензоры были озабочены главным образом запретами того, что нельзя показывать или читать; однако в эпоху социалистического реализма в их обязанности также входило «реформирование» литературы или кино, с тем чтобы и то и другое отражало линию партии. Запрещенные книги советских и иностранных авторов попали в черный список, их экземпляры были конфискованы и переданы НКВД, который торжественно отправил их в опечатанные помещения. Запрещенные произведения, вышедшие большими тиражами, должны были быть уничтожены. Только в 1938–1939 годах книги 16 453 названий были изъяты из обращения и более 24 миллионов экземпляров были отправлены на переработку как макулатура73. В библиотеках цензоры прочесывали книги и удаляли имена скомпрометированных граждан, замазывая их черными чернилами. Они были совершенно безжалостны в своем рвении. Однажды в октябре 1934 года было обнаружено, что в одном номере сельской газеты «Колхозник» в карельской деревне содержится материал, подверженный цензуре. Цензоры тут же предприняли меры по изъятию всех 1900 экземпляров газеты: 1507 из них были изъяты с деревенской почты, 300 сняты со стендов, 50 экземпляров были уже использованы в качестве обоев, 12 – вместо туалетной бумаги. Одиннадцать подписчиков отказались расстаться со своими экземплярами газет и получили официальное предупреждение. Остальные экземпляры были сожжены проверяющими74. Слабообученные, но чрезмерно бдительные цензоры во время проверок не оставляли камня на камне: в самых безобидных иллюстрациях они обнаруживали намеки на свастику; просматривали страницы на свет, чтобы удостовериться в том, что портретам Сталина не противопоставляется другое лицо, образ которого запечатлен на противоположной стороне; один цензор, действуя из самых лучших побуждений, сообщал в Москву о том, что на портрете Сталина, размещенном в одной из брошюр в декабре 1937 года, на рукаве одежды вождя отчетливо видны очертания Муссолини и слабо просматриваются буквы «ГИТЛЕР» на подбородке75.
Изменить содержание книг, надписей и изображений было так же важно, как и просто объявить их вне закона. В условиях социалистического реализма цензоры должны были гарантировать, что все произведения несут ясную и недвусмысленную идею или характеризуются «однозначностью»76. Однако всегда существует место для двойственности и неопределенности. Некоторые фотографии, представленные на выставке «Социалистическая индустрия», были изъяты по причине того, что они противопоставляли тривиальные образы обычных граждан портретам партийных вождей (хотя это не помешало демонстрации хваленого портрета Сталина, Молотова, Кагановича и Микояна, написанного Николаем Денисовским, изобразившим вождей в момент, когда они разглядывают небольшой стол с предметами женского туалета)77. Печатным словом было легче управлять; цензоры просматривали каждую строку, отмечали красным карандашом места, требующие изменения, и возвращали рукописи издателям и авторам, затем, прежде чем разрешить публикацию, снова их просматривали, чтобы убедиться в том, что изменения внесены. Только после многократных проверок и перепроверок Главлит давал «визу» для публикации. Даже книги из советского канонического списка не были освобождены от цензуры. С каждым новым изданием в «Цемент» вносились небольшие изменения; «Молодая гвардия» Фадеева, опубликованная в 1945 году, по рекомендации Сталина была переделана. Главным неофициальным цензором Советского Союза был Сталин. Именно он стоял за решением, согласно которому при социализме все книги были очищены от богохульства, кощунства, секса и, по мере возможностей, естественных отправлений человеческого организма. Усиливающаяся застенчивость была частью общей политики «окультуривания» в 1930-х годах. В 1935-м цензоры получили указания от Главлита «О борьбе за чистоту русского языка», которые содержали предписания бороться против «грубых выражений и ругательств»78. Нецензурное слово, означающее «блудница», сначала было заменено соответствующим сокращением, но в 1940-х годах было полностью запрещено. Были удалены все слова, указывающие на половые органы; попытки использовать слово из четырех букв, означающее название овоща и обыгрывающее нецензурное слово, означающее «пенис», также были замечены и запрещены79. К началу 1940-х годов авторы и редакторы уже сами проверяли друг друга, чтобы не ждать, когда придут проверяющие и запретят.
Цензура в Германии отличалась от советской одной важной особенностью. Здесь не предпринимали попыток изменить результаты творческой деятельности, поскольку все, что вероятнее всего подлежало запрету, было по определению «культурным большевизмом» или еврейским и чуждым. Все произведения искусства, литературы и кино подразделялись на те, что были приемлемы, и те, что нет. Последние запрещались или подлежали уничтожению. В марте 1933 года Геббельс дал указание библиотекарю Вольфгангу Херрманну составить черный список еврейской, марксистской и ненемецкой литературы. Список был разослан всем студенческим союзам германских университетов и высших школ; и именно студенческие активисты из Deutsche Studentenschaft, а не соперничавшая с ними национал-социалистическая студенческая лига объявила рассчитанную на четыре недели программу культурной чистки, продолжавшейся с 12 апреля по 10 мая, кульминацией которой стало массовое сожжение книг из черного списка. Книги забирали из университетских библиотек и книжных магазинов; протестовавших профессоров бойкотировали. В последний день реализации программы огромные костры из книг полыхали на всех площадях Берлина, Мюнхена, Бреслау и Дрездена, а толпы студентов, людей из СА и представителей академического сообщества злобно кидали неугодную литературу в пламя костров, в том числе драму и поэзию Бертольта Брехта, уже покинувшего Германию и уехавшего Австрию в марте 1933 года. Осенью Брехт обосновался в Дании, и здесь он написал сатирическую поэму «Сожжение книг» для писателя Оскара Мария Графа, жаловавшегося на то, что его не включили в первый список запрещенных книг, составленный в марте 1933 года. Между тем первыми книгами, оказавшимися в погребальном костре, были книги Карла Маркса80.
