Взгляды Гитлера на то, как следует обращаться с советским противником, являлись взглядами германского Верховного командования; они недвусмысленно разрешали войскам действовать с крайней жестокостью по отношению к советскому гражданскому населению и не раздумывая убивать определенные категории пленников, заранее даруя солдатам полное освобождение от преследования за все, что они совершали. Подобные инструкции не вызывали большого протеста в армии, так как многие старшие офицеры соглашались с необходимостью особых мер против нового врага и охотно передавали предрассудки своего командования вверенным им войскам. Характерным в этом отношении было исследование, проведенное генералом Гепнером для 4-й танковой группы в начале мая 1941 года, которое начиналось с утверждения о том, что война против России является существенной частью «борьбы за существование германского народа» против «еврейского большевизма». Кампания должна вестись, продолжал Гепнер, «с неслыханной жестокостью». Солдаты должны вооружить себя «железной, неумолимой волей» и показать «отсутствие пощады носителям сегодняшней российско-большевистской системы»87. Франц Гальдер, начальник генерального штаба сухопутных войск и член того круга людей, которые рассматривали возможность переворота против Гитлера в 1938 году, взял на себя труд добавить категории «евреев и коммунистов» в список тех, кто оказался на прицеле во время кампании против Югославии в апреле 1941 года; он также содействовал составлению инструкции для плана «Барбаросса» несколько недель спустя, требуя «железной жестокости» при обращении с гражданским населением, «обманутым» «проводниками еврейско-большевистской идеологии»88. На заседании военных судей в июне 1941 генерал Ойген Мюллер отметил, что, согласно намерению Гитлера, в предстоящем вторжении «юридические соображения должны отступить назад перед необходимостями войны». Командующий сухопутными силами был озабочен лишь тем, чтобы избежать «вырождения войск» в результате дарованной им неограниченной лицензии на убийства, и настаивал на том, чтобы репрессалии и убийства совершались только по приказу офицеров89.
Сами войска были заранее предупреждены, чтобы они ожидали от врага такого поведения, которое бы однозначно делало легитимными акты карательного и систематического насилия. Ко всем советским солдатам, даже пленникам, требовалось относиться с крайней осторожностью. В армейских руководствах по ведению боя содержалось предупреждение о том, что «азиатские солдаты Красной Армии особенно непроницаемы, непредсказуемы, коварны и грубы»90. В листках с инструкциями, озаглавленных вопросом «Знаете ли вы врага?» подчеркивалось, что от русских нельзя ожидать, что они «будут вести себя как настоящие солдаты и рыцарские противники». Многие старшие офицеры вспоминали войну на востоке в 1914 и 1918 годах, где они узнали, как русские солдаты могли притворяться мертвыми, или продолжали сражаться будучи ранеными, или переодеваться во вражескую форму, перед тем как начать убивать немецких солдат. Предполагалось, что русские будут убивать и пытать своих пленников, и немецкие солдаты давали обет чести гарантировать, что «они он не позволят никому из своих товарищей попасть в руки врага!» Среди опасностей, которых следовало остерегаться, были вражеские парашютисты, одетые в гражданскую одежду, отравленная пища и вода, химическое оружие, которое, как заявлялось, советская сторона станет использовать первой.
В более поздние годы войны Германским рекрутам, прибывавшим на фронт, рутинно сообщали, чтобы те допускали, что сдающиеся в плен советские солдаты могут при первой возможности напасть на них и что «мертвые» солдаты часто восстают и стреляют немцам в спину91. Немецкие солдаты, вторгшиеся в Советский Союз в 1941 году, были уже проинструктированы ожидать худшего. Альберт Нойхаус, коммивояжер, призванный в армию перед вторжением в Советский Союз, писал своей жене через неделю после начала кампании, что русские не знали, что обрушилось на них: «И они, несомненно, заслужили этого, эти подонки не заслужили ничего лучшего»92. Юный пулеметчик Гюнтер Кошоррек описывал в тайном дневнике свои первые впечатления о «куче грязной коричневой массы», которую представляла советская солдатня на линии его прицела93.
В Советском Союзе в ответ на нападение Германии прозвучал призыв к оружию ко всему советскому обществу. Довоенный идеал солдата-гражданина, восходивший к Гражданской войне, лежал в самой сердцевине советской народной культуры. Эта культура предполагала, что каждый гражданин станет бойцом, если этого потребует время; изгнать захватчика, а если есть возможность, убить его, считалось не актом самоубийственного отчаяния, а высшим гражданским долгом. В своем первом с момента начала войны обращении, прозвучавшем по радио 3 июля 1941 года, Сталин объявил, что помимо армии «все граждане Советского Союза должны защищать каждую пядь Советской земли, должны сражаться до последней капли крови за наши города и села…». Война, говорил он, является не обычной войной, а «великой битвой всего Советского народа», он призывал партизан преследовать и уничтожать врага, создавать народное ополчение из простых людей и защищать города, оказавшиеся под угрозой захвата94. В ноябре Сталин обратился к Московскому Совету, сообщив его членам, что ввиду ничем не ограниченной жестокости, проявленной немецкими войсками, задача народа «состоит в уничтожении всех немцев до последнего человека…»95. Та же жестокость применялась по отношению к тем, кто угрожал внутреннему советскому фронту, и к солдатам, предпочитавшим сдаться в плен, а не сражаться до последнего патрона или последнего вздоха. Приказ наркома обороны № 270, изданный 16 августа 1941 года, клеймил всех пленных советских солдат как «предателей родины» и устанавливал наказание их родственникам96.
Призыв к оружию, обращенный ко всему обществу, подверг тысячи ополченцев жестоким репрессиям, со стороны наступающей немецкой армии. Подразделения добровольцев, собранные в Москве и Ленинграде, были брошены на передовую линию фронта, где они подверглись страшному натиску врага. Примерно 130 000 ополченцев были посланы на Ленинградский фронт, тогда как 500 000 ленинградцев приготовились к обороне города, а 14 000 человек были обучены партизанской войне и посланы за линию фронта, к врагам97. Первые месяцы нападения Германии продемонстрировали широкий отклик на призыв Сталина к всенародному сопротивлению захватчику и высокий дух самопожертвования, поскольку в этом и состояло центральное послание нараставшей милитаризации Советского общества перед 1941 годом. На протяжении 1942 года акцент в военной пропаганде сместился с героической жертвенности к кровавому возмездию, по мере того, как новости о зверствах германских захватчиков распространялись среди советского населения. К летним месяцам управляемая кампания раздувания ненависти к врагу была использована для побуждения населения к новым усилиям. Поэт и писатель Илья Эренбург, вернувшийся из Парижа в 1940 году, регулярно публиковал статьи, пропагандирующие ненависть к захватчикам: «Если ты не убил за день хотя бы одного немца, твой день пропал…» Образ врага сократился до размера животного, воплотившись в змею или бешеную собаку. В произведении «Партизан», опубликованном в «Правде» в июле 1942 года немцы представали как «палачи, кровопийцы, каннибалы, убийцы, воры, собаки».
