Германская национальная идентичность также была результатом неоднозначной истории. Германское государство, образованное в 1871 году, было федерацией бывших независимых государств, среди которых доминировала самое крупное из них – Пруссия. Федеративный характер новой конституции позволял мощным провинциальным княжествам дожить до 1930-х годов. Новое государство, наподобие Российской империи, было конституционным, а не национальным образованием, объединенным преданностью короне и конституции. Термин, выбранный для определения Германии, был преднамеренно неопределенным. Немецкий рейх перекликался со средневековой Священной Римской империей, но не имел ни малейшего намека на национальный статус. Немецкое слово, обозначающее нацию, как и его русский аналог, имело два значения: нация была главным образом этнографическим термином, но это слово чаще всего использовалось в XIX веке для обозначения немецкой нации; подразумевался не только «народ», но и уникальное сообщество, разделяющее общие ценности, общий язык, культуру и даже кровь. Концепция национальности была полем очень острых споров. Многие германские националисты, воодушевленные идеей единого народа, пытались решить проблему «Великой Германии» перед 1871 годом, основываясь на союзе всех германских народов в едином этническом государстве. Однако Германия, возникшая в 1871 году, оставила за своими пределами миллионы немцев, живущих в империи Габсбургов, в то время как включила в себя миллионы поляков, датчан и французов, которые стали гражданами нового государства в результате завоеваний или аннексии, но относились к другой национальности. Это положение, путем создания «Малой Германии» отвечало стремлениям консервативной элиты, создавшей Германскую империю, но не пан-германские устремления многих германских националистов, которые не оставляли надежду на объединение всей нации на основе этнического и культурного родства, а не общей территории и общих имперских институтов. Символы нового Рейха также были предметом споров. Вплоть до 1920-х годов не было общенационального гимна. Флаг государства представлял собой Прусский черно – бело-красный флаг с имперским орлом на нем, но флаг Германского национального движения, поднятого во время революции 1848 года, был трехцветным – с черным, золотым и красным цветами. Политики разделили флаги: Прусский штандарт демонстрировал консервативные ценности Рейха; отвергнутый триколор символизировал силы социального прогресса.
Эти конкурирующие версии Германии перестали быть объектом противостояния по окончании Первой мировой войны. Германская империя исчезла с карты мира, на ее месте возникло новое республиканское государство. Веймарская республика, основанная в саксонском, а не прусском городе, все же установила другой статус германской нации, корни которого лежали в соперничестве за объединенное, конституционное и либеральное государственное устройство нации, которое выражала потерпевшая поражение Германская революция 1848 года. Республиканская нация была сообществом свободных и равноправных граждан, сосуществующих в общем национальном государстве. Символы государства перекликались с этим либеральным наследием. Республика приняла Германский триколор. В 1924 году популярная националистическая песня «Deutschland, Deutschland, über alles» стала национальным гимном. Название гимна «Германия превыше всего», слишком быстро и неправильно переведенное как «Германия над всеми», было принято как неофициальный гимн Франкфуртской Ассамблеи в 1848 году. Сочиненная немецким поэтом-изгнанником в трех куплетах в 1841 году как радикальный вызов монархическому деспотизму, песня упоминает все аспекты германской идентичности – от любви к природе до любви к вину21. Она воспринималась германскими демократами как выражение революционного патриотизма, как германский эквивалент «Марсельезы».
Нация республики никогда не принималась большей частью населения, которое она, по ее заявлению, представляла. Консерваторы тосковали по старому Рейху монархии и традициям; их возмущало социал-демократическое происхождение нового государства и неявный интернационализм немецких социалистов и коммунистов. Некоторые немцы хотели вернуться к федеральной структуре, существовавшей до 1871 года, с истинной независимостью основных провинций. Большинство немецких националистов допускали, что центральный национальный вопрос о будущем «Германии» после поражения и о преодолении территориальной раздробленности не может быть решен республикой. Ключевой вопрос о том, что составляет «Германию», оставался все еще не решенным. Пангерманисты выступали за союз между Германией и территорией, в 1919 году ставшей Австрией, но этому препятствовали положения Версальского договора. Приграничные территории были переданы Франции, Польше и Дании, хотя на них проживало значимое количество немецких меньшинств. Миллионы немцев из бывшей империи Габсбургов теперь жили под властью Чехии или Италии. В течение 1920-х годов германские географы пытались начертить согласованную карту того, на что истинное Германское государство должно быть похоже, но результат оказался неубедительным. Карту Германии можно было составить по этническому принципу, однако, решить вопрос, должна ли карта простираться до региона проживания Поволжских немцев, было слишком трудно; карта могла простираться на юг и восток от существующих границ, покрывая территории, находящиеся под лингвистическим, культурным и коммерческим влиянием Германии, но как территория такая Германия оставалась неопределенной22.
К началу 1920-х годов доминирующий взгляд на эти вопросы в националистических кругах не был ни географическим, ни конституциональным. Он опирался на традиционную концепцию народа, определяющую Германскую нацию как уникальное и исключительное сообщество, объединяющее всех немцев внутри и вне границ государства. Определяя Германскую нацию в узко этнических и культурных понятиях, националисты могли включать в нее все очаги германского населения, расположенные в соседних государствах, и отказывать в гражданстве каждому, кто формально являлся гражданином страны, но был не немцем. «Наша высшая цель, – писал австрийский пангерманист Георг фон Шёнерер в 1921 году, – национальная исключительность»23. В 1920-х годах идее народа было дано псевдонаучное обоснование, для чего были использованы данные популярной социальной биологии. Националисты видели в народном сообществе расовое единство, связанное не только мощным чувством культурной индивидуальности и духовного родства, но и общностью физического происхождения. Наследственные императивы занимали центральное место во всех радикальных националистических идеях Германии. Принцип расовой однородности или сходства типов, лежал в основе всех радикальных националистических систем, и именно здесь наиболее отчетливо виден контраст между проблемами идентичности в Германии и в Советском Союзе, так как ни один из аргументов, касающихся конкурирующих идентичностей советских граждан не ставил вопрос о расовой исключительности, релевантности, либо целесообразности24.
Проблема национальной идентичности была именно той темой, по которой и Сталину и Гитлеру было, что сказать. Оба они не принадлежали к титульным нациям, Сталин был грузином, принявшим перед войной Россию как свою политическую родину, Гитлер – австрийцем, который предпочел в 1914 году воевать за Германию, а не за империю Габсбургов, и кончивший тем, что после 1918 года остался там навсегда. Технически Гитлер на протяжении восьми лет между 1924 и 1932 годами был лицом без гражданства, лишенный гражданства Австрии, но получивший отказ в гражданстве Германии. Существует соблазн утверждать, что в результате этого оба персонажа были склонны преувеличивать их российский и германский мандаты, однако доказать это с достаточной убедительностью вряд ли возможно. В Советском руководстве было много лиц нерусского происхождения, пришедших к большевизму из-за его враждебности к шовинизму царского государства; австрийские немцы переходили границу так же легко, как и немцы – в обратном направлении, и еще много других австрийцев, помимо Гитлера, разделяли его пангерманские сентименты. Оба персонажа, нет сомнений, хорошо понимали, что они могут стать куда более успешными политиками на арене, большей, чем Грузия или Австрия, но главным моментом является то, что идеи о нации, национальности и государственности были центральными в идеологиях обоих диктаторов.
