Научные корни германской диктатуры можно обнаружить в биологических науках. Развитие в конце девятнадцатого века популярной социальной биологии, которая ассоциировалась с трудами Эрнста Геккеля и многих его последователей, привело к возникновению теории развития человечества как процесса, основанного на сохранении расы или нации как чистых и эксклюзивных «видов», и как применения строгих правил, детерминирующих их долгосрочное здоровье и силу. Гитлер был знаком с эволюционными расовыми теориями Людвига Вольтмана, чей труд «Политическая антропология», опубликованный в 1903 году, вновь возник в одиозной интерпретации в «Майн Кампф»6. Идея расовой гигиены в теории Вольтмана и других исследователей переплелась с более традиционной эволюционной теорией, которая подчеркивала неизбежность и необходимость расовой борьбы как центральной исторической реальности там, где Маркс видел борьбу между антагонистическими классами. Конечным результатом стала биологическая утопия, в которой авторитаризм и холистические утверждения, основанные на сохранении видов, исходили из необходимости безжалостного медицинского вмешательства для сохранения генома расы или нации.
Важность этих научных концепций для объяснения основных тезисов, высказывавшихся обеими диктатурами о том, что они создают органическое сообщество, защищенное от социального и расового заражения, является центральной темой этой книги. Наука помогает нам объяснить абсолютную природу коллективистских сообществ и ту степень гротеска, до которой каждая диктатура доходила в своем стремлении отторгнуть те элементы, которые она квалифицировала как социальных или расовых изгоев. Но одна наука не способна объяснить, почему они возникли и когда это произошло, даже если она и предоставляет нам некие точки отсчета для понимания ее безжалостных усилий в достижении научного совершенства. Обе диктатуры представляют собой результат глубокого отвержения и Германией, и Советским Союзом западного либерального идеала прогресса, с его акцентом на суверенитет личности, достоинства гражданского общества, и толерантность по отношению к различиям культур. Марксисты отвергали буржуазно-либеральную эпоху по причине того, что, по их мнению, она представляли исключительно интересы имущих классов. Национал-социалисты отказывались от нее из-за того, что она порождала социальный антагонизм, поощряла расовое истощение в расползающихся, абсолютно бесконтрольных индустриальных городах, и вела к преувеличенному благоговению перед экономическим эгоизмом. Важно осознавать, насколько чуждыми были современный либерализм или гражданские добродетели для Сталина и Гитлера в начале их политической карьеры, когда один был вовлечен в насильственный подрыв воистину нетерпимой авторитарной монархии, а другой был одержимо озабочен национальной борьбой и расовой гигиеной. Война и революция, повивальные бабки их мировоззрений, разрушили либеральные представления о природе исторического развития. Либеральные ценности никогда не могли удержать ни того, ни другого политика, когда они находились у власти; оба внутренне уверовали в то, что эти ценности являются признаком политической слабости и социальной фрагментации прошлых эпох.
Антилиберализм, выражавшийся обоими диктаторами, и движениями, которые они представляли, был частью более широкой интерпретации процесса развития мировой истории. Каждый по-своему, и Сталин, и Гитлер, видели себя в качестве актеров колоссальной исторической драмы. Каждый из них утверждал, что его диктатура представляет собой фундаментальный поворотный момент в истории современного мира. Сталин защищал революцию как событие, потрясшее весь мир, которое угрожало подорвать, а затем отправить в небытие всю буржуазную эру, рожденную, как утверждал Маркс, в пламени Французской революции. В своей статье в газете «Правда», посвященной десятой годовщине революции, Сталин писал, что октябрь 1917 года был «революцией международного мирового порядка», которая ознаменовала, ни много, ни мало, «коренной поворот в истории человечества». Сталин сравнивал состояние шока, в который привели якобинцы аристократию после 1789 года, с потрясением, порожденным большевизмом, который «вызывает ужас и ненависть среди буржуазии всех стран»7. Сталин хотел завершить разрушение буржуазной стадии истории человечества, как это предсказывала марксистская экономическая наука. Для Сталина и для каждого другого большевика альтернатива казалась немыслимой. «Между нашим пролетарским государством и остальным буржуазным миром, – писал Михаил Фрунзе, предшественник Ворошилова на посту Народного комиссара по военным и морским делам, – может быть только одно состояние длительной, упорной, отчаянной войны до смертельного конца»8. Это вызывающее благоговейный страх ощущение ответственности за судьбу всех обездоленных и эксплуатируемых людей в мире, было тяжким историческим бременем. Советские лидеры действовали так, как будто правота исторического развития была на их стороне, поэтому постоянно оправдывали свои действия повторяющимися заявлениями о бескомпромиссной природе исторических изменений и всемирно-историческом значении их миссии.
Национал-социализм также рассматривался как всемирно-исторический феномен, призванный повернуть процесс исторических изменений, вызванных марксизмом и революцией, и спасти Европу от величайшего кризиса, перед которым она стояла, по крайней мере, со времен Французской революции. В своей статье 1938 года, Ханс Мерингер, отмечал успех движения в совершении исторического «поворота» после долгого марша в направлении большевизма, нигилизма и анархии».
По мысли Мерингера движение изменит сами условия жизни в Европе и даст ей «смысл существования на века»9. С самых первых шагов своей карьеры Гитлер развивал иллюзорные идеи об историческом величии, связывая свою личную судьбу с ходом германской истории. В своем меморандуме о геополитическом будущем Германии, написанном в 1936 году, он описал в общих чертах свои взгляды, которые в точности отражают взгляды Сталина: «С начала Французской революции мир движется со все более нарастающей скоростью в сторону нового конфликта, самым крайним вариантом решения которого является большевизм». Гитлер надеялся на то, что в этом конфликте победит Германия, сражающаяся за все наследство цивилизованной Европы; в противном случае, мир испытает «самую страшную катастрофу, которую она когда-либо пережила, со времен падения античных государств»10. На съезде партии в 1934 году он заявил делегатам, что национал-социалистическое движение противостоит Французской революции и ее наследию, заключающемуся в «интернационально-революционной догме», которую уже на протяжении ста пятидесяти лет вещают еврейские интеллектуалы11. В этом также заключалось тяжелое историческое бремя ответственности. «Я не считаю это приемлемой задачей, – писал Гитлер в меморандуме, – но это серьезный недостаток и груз для нашей национальной жизни…»12. Такие сентименты, в то же время, давали Советскому коммунизму и Национал-социализму преувеличенное ощущение собственной значимости. Диктаторы могли аппелировать к населению, которое чувствовало себя так, как будто оно тоже вместе со своими лидерами делает историю.
Коллективистские амбиции обеих диктатур диктовались различными импульсами. Наука дала им рациональное обоснование, чтобы они могли придерживаться фундаментальных научных выводов о возможностях будущего для современного общества. История продемонстрировала необходимость революционных преобразований условий существования перед лицом разрушающей капиталистической действительности, и подтвердила те закономерности, которые вытекают из данных науки. Антилиберальные и антигуманистические перевороты освобождают диктатуры от традиционных норм морали и угрызений совести, укрепляют их выраженное антииндивидуалистическое моральное мышление и взгляды. Возникшие в результате всего этого системы были исключительными и всеохватывающими, и характеризовались абсолютной моралью. Создавшими их партиями они воспринимались как священные коровы, что объясняет, почему они были столь одержимы в отношении малейших нарушений в едином унитарном организме, какими бы тривиальными и незначительными они ни были. Какого-либо другого объяснения тому, что местные цензоры в Советском Союзе искали признаки диверсии на каждой вышедшей в свет печатной странице, даже написанной от имени самой Коммунистической партии, просто нет. Безумные усилия, предпринимавшиеся Гестапо для выслеживания всех без исключения выживших евреев в Германии, даже издание подробных инструкций относительно того, как обнаружить раздвигающиеся стены или потайные люки, невозможно понять без признания преувеличенного холизма системы13.
