Авторитет и власть Гитлера в меньшей степени, чем в случае со Сталиным, опирались на манипуляции секретным режимом. Он имел доступ к регулярным секретным донесениям, а в партийных канцеляриях в Берлине и Мюнхене хранились обязательные досье на всех членов партии, но его публичный имидж лидера народа, а также его формальные и неформальные законодательные полномочия позволяли ему держать власть в своих руках крепче, чем это мог делать Сталин в 1930-х годах. Его личные канцелярии, одна для выполнения его государственных функций, другая – для партийных, использовались в качестве своего рода фильтров, дававших возможность контролировать объем работы и количество посетителей, но ни в коем случае не с целью создания отдельного секретного штата. По мере консолидации диктатуры партийная канцелярия, первоначально руководимая высоким, аскетичным, угрюмым Рудольфом Гессом, заместителем Гитлера по партии, регулярно подменявшим своего босса на заседаниях кабинета, а затем, начиная с мая 1941 года, тучным, с бычьей шеей Мартином Борманом, стала играть более важную роль в инициировании и организации тех немногих аспектов политики, в частности расовой политики, которые должны были держаться в секрете от остальной части аппарата49. Борман был своего рода гитлеровским Поскребышевым, выбранным благодаря его бюрократическим способностям и зловещей личности его недолюбливали большинство людей из когорты министров, вынужденных преодолевать всяческие препятствия, чинимые им, изыскивая обходные пути для встречи с Гитлером. При Бормане партийная канцелярия все больше вмешивалась в руководство правительством, и до начала 1941 года существовало правило, в соответствии с которым все государственные указы должны были сначала одобряться канцелярией, прежде чем их публиковали50. Секретариат Бормана стал существенным дополнительным фактором все нарастающей власти Гитлера, так же как и секретная канцелярия в Кремле была незаменимым инструментом укрепления скрытого господства Сталина в Советском государстве.
Но, какими бы различными ни были способы наращивания власти, которые использовались каждым из будущих диктаторов, в том, как Гитлер и Сталин использовали свою власть, было очень много общего. Оба развивали именно те формы управления, которые были связаны с их непосредственным физическим присутствием в нужное время в нужном месте, что во многом напоминало действия монархов в эпоху абсолютизма.
Их власть путешествовала вместе с ними. В сентябре 1935 года весь корпус депутатов рейхстага был физически переведен в Нюрнберг с тем, чтобы они могли ратифицировать законы, о которых Гитлер хотел объявить на партийном съезде в Нюрнберге51. Когда в конце июня 1941 года, после вторжения германских войск, Сталин на короткое время уехал на дачу в Кунцево, деятельность правительства на какое-то время была дезорганизована, пока коллеги не убедили его вернуться в Кремль52. В обоих случаях устного указания было вполне достаточно для того, чтобы оно было неукоснительно выполнено. Закрытые заседания, незапротоколированные телефонные разговоры, случайные и неформальные обмены мнениями, возможно, оставляли едва заметные следы, но можно говорить с уверенностью, что они стали играть значительно большую роль в искусстве управления, чем официальные комитеты и корреспонденции, сохранившиеся в архивах. Это не была «скрытая» власть, поскольку она была вполне реальной для тех, кто научился работать в тени диктатуры, но это была во многом привычная, никем не делегированная и не предоставленная власть, так как она во многом зависела от психологической готовности остальной части официального аппарата правительства и партии воспринимать проявления диктаторской воли как естественную замену нормативных процедур системы управления и законодательной деятельности. Само использование неформальных титулов «фюрер» и «хозяин», подчеркивало, насколько сильно эти взаимоотношения отличались от общепринятых в политике норм, существовавших во всем мире. Привычная власть не была чем-то, что возникло само собой, автоматически. Развитие ее являлось прежде всего процессом, что и подразумевает сам смысл слова. И Гитлер, и Сталин в 1934 году были менее ограничены в своей власти, чем в 1930 году; власть Сталина стала сильней после победы в 1945 году по сравнению с 1941 годом. Этот процесс усиления единоличной власти носил сложный нелинейный характер, и диктаторы играли в этом процессе центральную роль, постоянно идентифицируя достижения режимов со своей собственной персоной с тем, чтобы полностью легитимизировать свои претензии на исключительную власть. Та степень, до которой эта власть была обязана манипуляции общественным мнением и имиджу диктатора или фикции «представительства» народа, политической активности партии или угрозе преследований со стороны государства, и составляет в большинстве своем предмет рассмотрения остальной части настоящей книги.
* * *
Насколько абсолютной была власть Гитлера и Сталина? Этим вопросом, казавшимся само собой разумеющимся, задавались все первые исследователи обеих диктатур. Тогда они исходили из того, что власть каждого из деспотов была тотальной и неограниченной. Однако парадигма совершенно неограниченной власти, практиковавшейся в рамках взаимозависимого централизованного государственного устройства, полностью отданной в руки исключительно жестокой и бескомпромиссной личности, всего лишь плод фантазии политологов.
Исторические исследования не подтверждают имидж Сталина и Гитлера как единоличных властителей, сконцентрировавших в своих руках всю полноту неограниченной власти и приобретших, таким образом, черты своего рода «слабых» диктаторов. Этот процесс развенчания мифа начался с Гитлера. Факты, говорящие о существовании в Третьем рейхе других центров власти, конкурировавших за доступ к Гитлеру и вовлеченных в бесконечные бюрократические склоки из-за клановых интересов, выступавших с политическими инициативами и решениями, часто более радикальными, чем мог бы того желать сам Гитлер (процесс, названный немецким историком Гансом Моммзеном как «кумулятивная радикализация»), и нацеленных на разрушение установившегося порядка функционирования правительства в своих интересах, свидетельствуют о том, что Гитлер никогда не был абсолютным хозяином в своем собственном доме53. При явном отсутствии какого-либо подобия общепринятой модели управления – центрального правительства или исполнительного комитета – верховная власть часто находилась за пределами Берлина, что приводило к накоплению кип бумаг, остававшихся непрочитанными и неподписанными, непредсказуемый и нерегулярный распорядок встреч, – все это рисует образ беспорядочной, более того, хаотичной диктатуры, откровенно отличающейся от того идеала всеобъемлющей власти, на котором когда-то строился имидж Гитлера54. Портрет художника-правителя, который больше интересуется архитектурой, чем управлением партией и государством, встает поздно по утрам, смотрит фильмы до поздней ночи, представлявший собой на самом деле карикатуру на привычки Гитлера, способствовал представлению о Гитлере как о дилетанте, оказавшемся на месте диктатора, чье искусство правления было скорее саморазрушительным, так что в его государстве царил скорее хаос, а не порядок55. С момента падения коммунизма в Восточной Европе методы правления Сталина также подверглись критическому анализу. Очевидный хаос и некомпетентность, сопровождавшие стремление к модернизации в 1930-х годах, и разобщенный, полностью дезорганизованный хор голосов, раздававшихся из центрального политического аппарата, в попытке бороться с хаосом открыли новые стороны системы, когда-то хвастливо заявлявшей о единстве своих рядов и чистоте партийной генеральной линии. В итоге Сталин предстает более напуганным, более реактивным и неуверенным в себе политическим магнатом, чем это предполагал традиционный образ безжалостного централизатора и неограниченного деспота56.
