Напыщенные, временами истеричные выступления Гитлера с трибуны перед тысячами собравшихся людей стали апофеозом его имиджа. Эти представления были тщательно отрежисированы во всех деталях и разыгрывались перед возможно большим числом людей. О партийном съезде 1933 года был снят фильм под названием «Триумф веры», и в немецких кинотеатрах его увидели двадцать миллионов зрителей. Это был не самый лучший путь к созданию культа, так как зрители должны были регулярно видеть не одного только Гитлера, поскольку он стоял бок о бок с Эрнстом Ремом, а финальная сцена с заключительным обращением фюрера к народу по техническим причинам вообще не была снята46. На следующий год для создания фильма о партийном съезде 1934 года пригласили молодую актрису и режиссера Лени Рифеншталь. В следующем фильме, «Триумф воли», Гитлер больше не был обычным человеком. Фильм завершался заключительной речью Гитлера, которая сопровождалась сценами, достигавшими огромного драматизма и эмоциональной напряженности. Во втором фильме удалось создать более убедительный, чем в первом, ритуальный образ толпы, преклоняющейся в ожидании вождя и ее единственного героя-спасителя. Такое непосредственное сопоставление стало шаблоном в изобразительной трактовке культа на протяжении всех 1930-х годов. Американская журналистка Виргиния Коулз, свидетельница тех лет, оставила записи о своих впечатлениях от этих съездов, которые собирались на огромном стадионе, вмещавшем до 200 000 человек: «По мере приближения времени прибытия фюрера волнение толпы усиливается. Минуты бегут, и ожидание кажется бесконечным. Внезапно дробь барабанов становится громче, три мотоцикла с желтыми штандартами, развевающимися у их лобовых стекол, стремительно мчатся через входные ворота. Несколько минут спустя вереница черных машин въезжает на арену: в одной из них, стоя перед передним сидением, с рукой, вытянутой в нацистском приветствии, сам Гитлер. Он на трибуне, начинает говорить. Толпа стихает, но барабаны продолжают свою непрерывную дробь. Голос Гитлера скрежещет в ночи, а толпа периодически взрывается ревом одобрения. Некоторые из собравшихся начинают раскачиваться вперед и назад, снова и снова скандируя «Sieg Heil» (Зиг хайль!) в угаре безумия. Я посмотрела на лица людей, стоящих вокруг меня, и увидела, как по их щекам текут слезы».
Успех в создании подобающего имиджа Гитлера, и так приведший к тому, что он стал казаться всем непогрешимым, больше чем сама жизнь, всепобеждающим мессией, еще больше укрепился ввиду разительного контраста между этим публичным образом лидера и обыкновенным человеком, спускавшимся после грандиозного зрелища с трибуны. Коулз видела, как публичная звезда внезапно превращалась в «дряблую и ничем не приметную фигуру»47. Как заключил Уиндхэм Льюис, хотя Гитлер был способен входить в образ «грозного предостережения», вне сцены и без микрофона все видели в нем «персону, прозаичнее которой было бы трудно найти»48.
Публичный образ Сталина был далек от того драматичного, наполненного эмоциями образа, возникавшего в сознании людей после театрализованных зрелищ, устраивавшихся в Германии при участии лидера и ведомых. Он редко появлялся на публике, а когда это происходило, атмосфера встреч была куда менее впечатляющей. На встречах Сталин предпочитал сидеть у края комнаты, превращаясь скорее в скромного наблюдателя, а не prima donna. Он часто предпочитал выступать последним, но это был не триумфальный финал, а тихая кода. Сталин довел до совершенства стиль добродушного хозяина (впрочем, только американцы называли его «дядя Джо»), усилив этот образ густыми усами, и трубкой, и манерой говорить медленно, тщательно подбирая слова. Существует предположение, что в 1930-х годах он консультировался с деятелями Московского художественного театра по поводу уроков, связанных с его стилем и диктаторским имиджем. В итоге он получил совет придерживаться наиболее яркого варианта образа своей личности, пользоваться трубкой в качестве вспомогательного средства, говорить медленно, делая длинные паузы, чреватые остановкой, и периодически демонстрировать сардоническую улыбку49. Выступая на публике, он никогда не спешил, иногда колебался. В стенографических записях нет отметок о раскачивающихся в экстазе, толпе плачущих, но есть отметки о «смехе» или «громком смехе» и, периодически, «громких и продолжительных аплодисментах». («Свиньи», – послышался голос сочувствующего слушателя, когда говорилось о сопротивлении кулаков».) Кадры кинохроники запечатлели сцены, когда Сталин после произнесения речей аплодирует слушателям, а они, стоя, аплодируют ему50.
И все же в некоторых важных аспектах способы создания собственных образов у обоих диктаторов были очень схожи. Оба выставляли себя скромными, простыми людьми, вышедшими из гущи народа. Оба одевались неброско, в простые «туники» и пиджаки. На груди у Гитлера висел только Железный крест первого класса; у Сталина – знак Героя Социалистического Труда. И только их положение Верховных главнокомандующих во время войны вынудило их изменить своим привычкам. Тогда оба наших героя стали одеваться в официальных случаях в полный военный мундир. Однако Сталину никогда не нравились ни его звание Маршала Советского Союза, которого он был удостоен в 1943 году, ни его соответствующий этому званию великолепный белый мундир. «Зачем мне все это?» – спрашивал он Молотова. Когда в 1939 году ему присвоили было звание Героя Советского Союза, он отказался51. Сталин не любил показные шоу и особое внимание публики и демонстрировал свою непритязательность как достоинство. Гитлеру нравилось, выступая перед толпой немецких рабочих, создавать впечатление своей близости и своего понимания жизни простых трудящихся. Он избегал всего, что создавало бы о нем впечатление как о яркой, привилегированной личности, которой все потакают.
Имидж простодушного человека из народа был заведомо проработан и почти наверняка соответствовал действительности. Такая поза позволяла обоим на публике казаться одновременно доступными и в то же время отдаленными, находящимися на расстоянии. С одной стороны, люди могли идентифицировать себя с фигурой лидера как с тем, кто разделяет их проблемы и сочувствует их нуждам; с другой – оба диктатора целеустремленно внедряли в сознание людей идею о том, что, вопреки политической смиренности, они были вынуждены отделить себя от потока повседневной жизни, так как им было предначертано решать глобальные проблемы нации. В 1930-х годах Гитлера могли лицезреть гораздо большее число его «подданных» по сравнению с тем, кто видел живого Сталина, но во время войны оба диктатора постепенно свели на нет свои контакты с населением. Их частная жизнь была тщательно скрыта от глаз публики. Гитлер сознательно вел одинокую жизнь, отчасти в силу своего желания продемонстрировать всем, что он обручен со своей исторической миссией возрождения Германии, но частично в расчете на то, что немецкие женщины затаят слабую, несбыточную надежду на то, что одна из них станет его избранницей52. Его любовница Ева Браун была вынуждена вести прозаическое существование, находясь постоянно в его тени. У Сталина была семья, но он четко разделял свою личную жизнь и свою роль диктатора, так что даже пожертвовал одним из своих сыновей, попавшим во время войны в плен к немцам.
Это сочетание доступности фюрера и дистанции, которая отделяла его от толпы, хорошо видно на примере строительства здания для новой рейхсканцелярии, начавшегося в середине 1930-х годов и завершившегося в январе 1939 года. Сердцевиной монументального здания был обширный кабинет с огромным, не обремененным никакими излишествами столом. Этот, по существу, огромный зал едва ли можно было назвать рабочим кабинетом. Это было место, где Гитлер принимал отдельных гостей. По прибытии гость проходил по длинному коридору с высоким потолком ко входу в кабинет, здесь его взору представала одинокая фигура Гитлера, почти затерявшаяся в огромном пространстве комнаты, где, как говорили, он неутомимо работал ради будущего Германии. Гитлер вставал, шел навстречу и приветствовал нового посетителя, чтобы тот почувствовал себя непринужденно. Театральный эффект был просто поразительным, атмосфера встречи была интимной и устрашающей одновременно. Двойственность этих ощущений была отражением идеи представления в единой фигуре разных аспектов власти. Гитлер был одним из множества людей, но в то же время больше, чем один из многих. Выступая перед рабочими, строившими его новую резиденцию, он говорил: «…когда бы и кого бы я ни принимал в канцелярии, я не просто человек по имени Адольф Гитлер, принимающий его, я вождь германской нации и, следовательно, это не я принимаю гостя, через меня это делает сама Германия»53.
