Однако это были относительно далекие предтечи. Непосредственный предшественник сталинского аппарата безопасности был основан 20 декабря 1917 года под длинным названием Всероссийская чрезвычайная комиссия для борьбы с контрреволюцией, спекуляцией и саботажем и должностными преступлениями, более известная как ВЧК. Новые органы безопасности стали в годы гражданской войны истинными вершителями судеб, оказавшись вне всяких законов. От их рук погибло, по некоторым оценкам, 250 000 человек16. В 1922 году, осознавая необходимость придания некоторого налета революционной законности этой организации, советское правительство заменило ВЧК Государственным политическим управлением (ГПУ), которое напрямую подчинялось народному комиссару внутренних дел, однако название «чекист» сохранилось в общем употреблении. С формальным развитием госструктур Советского Союза ГПУ было переименовано в Объединенное государственное политическое управление, или ОГПУ. Его деятельностью руководил председатель ОГПУ, а все политические преступления, за исключением особо важных случаев, должны были рассматривать советские суды. На протяжении всех 1920-х годов ОГПУ преследовало в качестве врагов социальные элементы, сохранившиеся от старого строя, социалистических ренегатов и иностранных шпионов. С началом процесса коллективизации в 1928 году ОГПУ стало заниматься депортацией непокорных «богатых крестьян» в лагеря и колонии. Печально известные суды из трех человек, или «тройки», были образованы ввиду огромного количества работы в сельских местностях. Деятельность секретной службы полностью соответствовала политическим приоритетам партии; сталинский секретариат установил и в дальнейшем всячески укреплял тесные связи с ОГПУ, хотя оно ни в коей мере не было детищем Сталина17.
Летом 1934 года весь аппарат безопасности претерпел серьезные изменения, отчасти с целью поставить политическую полицию под более пристальный контроль политического руководства. В действительности же созданная в итоге пертурбаций система стала инструментом для усиления репрессий, продолжавшихся на протяжении всего времени, пока Сталин находился у власти. ОГПУ вошло в состав Народного комиссариата внутренних дел (НКВД) СССР во главе с Генрихом Ягодой, и под названием Главного управления государственной безопасности оно стало одним из основных его подразделений. В то же самое время обычная милиция была объединена с НКВД. В ноябре того же года под руководством НКВД была создана государственная система трудовых лагерей, известная всем под аббревиатурой ГУЛАГ, объединив все части государственной репрессивной машины и полицейского надзора. С началом реформ деятельность «троек» была приостановлена, однако НКВД сохранил так называемое Особое совещание – трибунал, в функции которого входило расследование контрреволюционных и террористических преступлений, суды проходили без участия свидетелей и даже в отсутствие самих обвиняемых18.
Основным юридическим инструментом в борьбе против антигосударственного терроризма служила статья 58 Уголовного кодекса 1926 года. Статья описывала, хотя всегда несколько расплывчато, широкий диапазон контрреволюционных и уголовных преступлений, за которые предусматривалось от трех месяцев заключения до расстрела. Определения были нечеткими, положения слишком широкими, и их чрезмерная универсальность была на руку деятелям из службы государственной безопасности, которые грубо пользовались этими недостатками. В 1934 году появилась возможность сделать службу государственной безопасности практически самостоятельной силой. Спустя всего несколько часов после убийства Сергея Кирова 1 декабря Сталин, по некоторым данным, составил проект, а по другим – одобрил составление проекта нового закона «О террористических организациях и террористических актах». Два дня спустя закон был одобрен Политбюро. Положения этого закона стали фактическим предписанием для совершения государственного беззакония. Террористические акты должны были теперь рассматриваться в течение не более десяти дней; суды не предполагали участия ни прокуроров, ни адвокатов; апелляции не принимались; всех признанных виновными (в действительности презумпция невиновности была отменена) следовало «быстро» расстрелять19.
Сердцевиной аппарата безопасности служило печально известное здание на Лубянской площади, в котором размещались чиновники, следователи и охранники отделов Государственной безопасности. Именно сюда привозили подозреваемых в политических преступлениях, которых доставляли в специальных машинах, иногда окрашенных в приятные тона, а временами замаскированных под безобидные торговые фургоны. Обвиняемых отправляли в переполненные камеры, невыносимо душные летом и холодные зимой. По прибытии их раздевали донага, обыскивали, снимали отпечатки пальцев и фотографировали. Подозреваемых в терроризме держали отдельно от других, менее опасных контрреволюционеров. Попавших в камеры заключенных сразу же допрашивали, чтобы они могли скомпрометировать других, или судили заочно на Особом совещании при НКВД, затем отправляли в тюрьмы либо передавали военным судам, которые рассматривали дела и выносили приговоры в течение двадцати четырех часов, как это было предусмотрено законом от 1 декабря 1934 года. Пытки официально не были разрешены за исключением периода максимального разгула репрессий в 1937–1938 годах, когда следователям было необходимо как можно быстрее получить признания, но следователи могли и сами заставлять своих жертв часами стоять на ногах (Белу Куна, руководившего потерпевшей неудачу коммунистической революцией 1919 года в Венгрии, заставляли целыми днями стоять на одной ноге до тех пор, пока от него не добились признания в том, что он был фашистским агентом), лишать их сна, подвергать потокам ругательств и оскорблений20. Надзор за действиями низших чинов и следователей был далеким от строгости, а возможности для злоупотреблений – широкими. Только некоторые из заключенных могли выдерживать такое обращение дольше нескольких дней. Большая часть «признаний», как правило, была сфабрикована и извращена следователями. И.А. Пятницкий, до июля 1937 года секретарь Исполнительного комитета Коминтерна, в конце концов, после нескольких месяцев пыток, признался и давал показания в течение 15 минут, однако впоследствии ему дали на подпись протокол признаний из 29 страниц21.
Судебные разбирательства в основном проходили бегло и строились на доказательствах, которые, как правило, самим заключенным были недоступны и неизвестны. Заключенным давали копии обвинений, после ознакомления с которыми им было необходимо признать свою вину.
Судебные процессы представляли собой сущее издевательство над правосудием. Евгения Гинзбург, выжившая после травли и преследований и сумевшая написать книгу, вспоминая о 7-минутном суде над ней, писала о том, как двое охранников привели ее в помещение, затем уселись по обе стороны от нее, после чего она предстала перед тремя судьями и секретарем суда. Ее обвиняли по статье 58 «Кировского закона». «Вы признаете себя виновной?» – спросил председательствующий судья. Не получив необходимого положительного ответа, судьи отказались обсуждать ее дело. После, выслушав ее протест и заявления о невиновности, они удалились для вынесения приговора; через две минуты они вернулись, чтобы приговорить ее к 10 годам трудовых лагерей22.
Переполненные камеры и конвейерный способ отправления правосудия были следствием резкого нарастания политических репрессий, достигших своего пика в 1937–1938 годах. В течение всего периода, известного на Западе как «Большой террор», а в Советском Союзе как «ежовщина», по имени народного комиссара внутренних дел Николая Ежова, назначенного на этот пост в сентябре 1936 года, Государственная безопасность получила дополнительные полномочия для ведения борьбы с «террористическими организациями» уже внутри самой партии, борьбы, которая должна была вестись по всей стране. Характер и причины безумных репрессий, осуществлявшихся под руководством Ежова, будут проанализированы ниже. Здесь же важно то, что движущей силой этих безумных репрессий был Сталин. По окончании долгого пленума Центрального комитета в феврале-марте 1937-го, на котором партийная бдительность перед лицом вредителей и террористов была центральной темой обсуждения, Сталин опубликовал свои собственные выступления на нем, озаглавив их как «Меры по ликвидации троцкистов и других двурушников». Слово «ликвидация» было добавлено к опубликованной версии книги, и его смысл и цели были безошибочно поняты в стране, привыкшей читать между строк во всем, что было написано или сказано вождем. Сталин предупреждал, что финальная битва – «самая острая форма борьбы» – пришла к нам со всеми разрушительными силами, угрожающими революционному государству с начала 1920-х годов23. Апокалиптические настроения преднамеренно нагнетались службами государственной безопасности и партийными секретарями, которые лезли из кожи вон, желая показать, что они, по меньшей мере, являются истинными революционерами.
