Численность органов безопасности никогда не была достаточной для того, чтобы каждая из этих систем была способна поддерживать постоянный и повсеместный контроль над всем населением страны. Поэтому они фокусировали свои усилия на тех группах населения, которые режим заклеймил как «врагов народа» или, в случае с Германией, как «враждебных народу». Немногие из сохранившихся записей в журналах гестапо свидетельствуют, что численность работников секретных служб была крошечной в сравнении со всем населением, которое они контролировали. В период своего расцвета в 1930-х годах гестапо имело численность всего 20 000 человек, включая служащих и машинисток, а также всех следователей, на 68 миллионов населения страны. В 1934 году в городе Франкфурте-на-Майне был всего 41 политический полицейский. В 1935 году в Дортмундском гестапо, ответственном за весь восточный промышленный регион в долине Рура, работало в общей сложности 76 человек, которые распределялись между его головным офисом и другими небольшими участками. Офис в Дюссельдорфе, ответственный за четыре миллиона жителей на западе долины Рура, в 1937 году имел всего 281 политического полицейского91. Многие их них были обычными служащими, привязанными к столу. Гестапо было заложником традиций германской бюрократии, и, как следствие, пунктуальное ведение записей было обязательным условием службы92. Огромный объем работы, возложенный на гестапо, заставлял многих офицеров заниматься больше бумаготворчеством, чем выслеживать диверсантов. Только во время войны, когда старшие офицеры были отозваны для работы на оккупированных территориях Европы и их заменили более молодые и более беспощадные нацисты, по-видимому, бумажная работа стала сокращаться в пользу отправления упрощенного правосудия и выбивания признаний93.
НКВД сталкивался во многом с теми же проблемами. Численность его сотрудников в 1939 году составляла 366 000 человек, однако большая часть из них были пограничниками, обычными полицейскими, а также входили в милицейские подразделения, занимавшиеся внутренней безопасностью. НКВД обеспечивал безопасность в транспортной системе и руководил службой пожарной безопасности. Политическая полиция в целом была очень немногочисленной. По некоторым данным, она насчитывала 20 000 человек примерно на 170 миллионов человек населения94. Данные местных органов государственной безопасности указывают на их гораздо меньшую плотность распределения по территории страны. Среднее количество сотрудников, приходившихся на каждый район, по данным одного из бывших работников НКВД, варьировало от 8 до 15 человек. В одном районе Смоленской области было восемь сотрудников, включая секретаря и инспектора по строительству. В Мурманской области в общей сложности было от 8 до 10 офицеров. В Ленинграде, с населением почти 3 миллиона человек, как говорили, было не более 30 человек95. Учитывая большое число обязанностей, возложенных на службу государственной безопасности – расследование обычных уголовных дел, раскрытие случаев коррупции и взяточничества и даже обязанность следить за тем, чтобы урожай был собран в соответствии с правилами, – следователи испытывали тот же пресс, что и агенты гестапо, стремившиеся к балансу между бюрократическими требованиями, эффективностью функционирования и обеспечением должного надзора. Так же как и гестапо, которое под прессом огромного объема работ во время войны нашло пути обхода ограничений, начав обрабатывать свои жертвы упрощенно и в ускоренном темпе, советские службы безопасности в 1937 и 1938 годах, на пике террора, отбросили всякую бюрократическую рутину и стали фабриковать и записывать признательные показания заранее96.
Силы государственной безопасности в обеих странах в своей работе полагались на активное сотрудничество и содействие со стороны общества, которое они контролировали. Первым звеном связи с ним были информаторы. Гестапо стало наследницей политической полиции, существовавшей до 1933 года, которая использовала полицейских шпионов для внедрения в коммунистические организации. Гестапо нанимало информаторов «Vertrauensmanner» для слежки за левым политическим сопротивлением, но их также могли использовать для сбора разной другой секретной политической информации. Они были немногочисленны, но сыграли главную роль в уничтожении основной сети коммунистов, выживших в Германии после начальной волны репрессий 1933 года97. Данных о числе этих информаторов не сохранилось. Полицейские информаторы, или «секретные сотрудники», широко использовались и советскими службами безопасности для сбора секретной информации или как агенты-провокаторы, точно так же, как царских тайных полицейских агентов использовали против нелегального большевистского движения до 1917 года. В городе Харькове, по некоторым данным, было около пятидесяти информаторов, действовавших в 1940 году98. Большинство основных заводов или институтов имели своего информатора, который отчитывался перед местным Особым отделом. Партийные работники в обеих диктатурах играли примерно ту же роль, наблюдая за своими соседями по району и снабжая партийные комитеты и милиционеров нужной им информацией.
Другим источником информации для служб безопасности были добровольные доносы. В обеих диктатурах службы государственной безопасности были наводнены доносами, которые присылались населением добровольно. Доносы в Советском Союзе восходили к традиционной практике российского общества обращаться с петициями в вышестоящие органы с требованиями наказать местных коррупционеров за те или иные проступки. Однако в условиях революционного режима факты коррупции или злоупотреблений были лишь одним из поводов для жалоб. Многие письма приветствовались как «сигналы с мест», поступившие от бдительных коммунистических граждан, а не как злобный донос, поскольку термин «донос» явно перекликался с актом предательства царских времен99. Граждан призывали разоблачать политические преступления, регулярно напоминая им о необходимости проявлять бдительность перед лицом скрытого врага. Юный пионер Павлик Морозов, донесший на своего собственного отца и убитый в отместку своим дедом, стал мучеником в глазах советской общественности, погибшим во имя дела разоблачения врагов. В архиве НКВД даже сохранились материалы о том, как один ревностный заключенный написал из тюрьмы более 300 писем с доносами100.
Гестапо в Германии пользовалось доносами особенно широко. Тысячи писем с доносами, содержали в основном информацию о новой категории политических преступлений – общении (как деловом, так и сексуальном) с евреями, злостных сплетнях, политической диффамации. Исследование одного дела Вюрцбургского отделения гестапо, проведенное Робертом Геллатли, показало, насколько широко были распространены доносы. В случаях, связанных с изоляцией евреев, 57 % дел были результатом сообщений от населения, другие 17 % были основаны на информации, поступившей от партийных органов и регулярных полицейских источников. Фактически только одно дело из 175 было раскрыто самой политической полицией101. В Саарбрюкене 87,5 % всех дел о злонамеренных слухах возникли по информации от населения (хотя с трудом можно представить, как гестапо могло бы получить эти данные каким-либо иным путем); но что ужаснее всего, это то, что 69,5 % всех дел, связанных с изменой или государственной изменой, которые предполагали обязательную смертную казнь, начинались с доносов102. Почти все данные оперативной деятельности гестапо свидетельствуют о том, что от половины до двух третей всех дел в этой сфере возбуждались по доносам от населения103.
