А в мае 1959 года, на шестом году «оттепели» и правления Хрущева, его поставили (то есть, конечно, «избрали»!) вместо А.А. Суркова на пост первого секретаря Союза писателей СССР.
По советским ранжирам это была министерская должность. Федину предстояло пройти через все спирали и «волчьи ямы» высшего «придворного» сановника. Даже для крупных писателей участь, конечно, не новая. В классических фигурах в России она ведет исчисление, может быть, с Державина, ставшего долголетним высоким сановником при Екатерине II. Несмотря на бессчетные свои оды Фелице, ее фаворитам и придворным, а также самодержцам и двору двух последующих императоров, выдающийся поэт в общем все-таки выдержал эту роль без большого ущерба для своего дара… Но то были, конечно, другие времена.
Ближайшие друзья и знакомые приглядывались, как Федин берет психологические барьеры. Одна из наиболее проницательных наблюдательниц, Анна Алексеевна Капица, жена выдающегося физика, 13 июля 1959 года сообщала художнице Валентине Ходасевич письмом со своей дачи на Николиной Горе, расположенной неподалеку от Барвихи: «Да, когда мы были у Ек. П. <Пешковой>, то туда пришли каторжане — в пижамах из Барвихи — Маршак и Чуковский. Ивановы привезли Ираклия <Андроникова>. Все были “добры” с Фединым. Приехал очень почтительный министр с министершей (в роли “министерши” Федин привез так до конца и неузаконенную свою любовь Ольгу Викторовну Михайлову. — Ю. О.). Ираклий гениально приветствовал Федина от имени Суркова — просто феерически. Было очень жаль, что не было Вас».
От момента, когда К.А за шуточной андрониковской маской писательского министра все чаще обращался в реального министра, а затем или вместе с тем и в «министра собственной безопасности», утекло немало воды.
Когда в мае 1959 года Федин согласился принять высший пост в Союзе писателей СССР, то при знании им собственных возможностей и строя внутренних понятий, то был рискованный компромисс. В том же романном персонаже — писателе Киянове — Ю. Трифонов косвенно обозначил и то, чего не хватило на новом посту исходному прототипу. К.А. был слишком кабинетный человек. Не хватило масштабов личности, решимости, мужества, силы воли, гражданского темперамента.
На посту руководителя Союза писателей СССР в ту сложную эпоху, бросив вожжи и согласившись играть роль зицпредседателя, во всяком случае часто, Федин, как мне кажется, занимался не своим делом. А эпоха выпала действительно крутая и взбалмошная. Общественных переломов, зигзагов и перемен. Переход от сталинизма к «оттепели» и от нее обратно к неосталинистским заморозкам. Федин был книжник, а не политик. И обращаться из художника в политикана, «торговца писчебумажными товарами», если вспомнить когда-то засевшие в натуре «отцовские начала», — это требовало все-таки противоестественного напряжения, «надрыва над собой». Он не годился быть руководителем государственного масштаба, какими, скажем, по свойствам натуры до него были прежние писательские руководители «сталинского разлива» — пламенный «комиссар» и генсек А.А. Фадеев или даже убежденный коммунист А.А. Сурков.
Но именно в подобном сговорчивом «рыхлом» зицпредседателе, с незапятнанной литературной репутацией, власти тогда и нуждались. И Федин с годами настропалялся, изловчался исполнять взятую роль. Мелкими делами, культуртрегерством, совершая множество благородных и полезных дел, он как будто сводил баланс, отвлекал в сторону, задабривал собственную совесть, стараясь возместить то, от чего уклонялся и чего не исполнял по главному счету. И это поначалу как будто всех устраивало.
Старую площадь, где размещался ЦК, интересовало прежде всего использование репутации и имени советского классика. А его власть в СП СССР — и с годами чем дальше, тем очевидней! — была скорее номинальной и представительской, чем реальной. Главное делалось за его спиной. Треть срока своего пребывания у руководства он даже и формально числился уже не первым секретарем, а — пышно и пусто — председателем Союза писателей.
Когда на дачу к Федину с кипой бумаг в кожаных папках на подпись приезжали реальные чиновные правители Союза писателей СССР — ПМ. Марков и К.В. Воронков, «отъевшаяся лиса» и «челюсть», по выражению Солженицына, а позже Ю.Н. Верченко, внешне благодушный толстяк, с зорким прищуром светлых глаз, то почти все уже было согласовано, прокручено, затверждено в кабинетах ЦК и на этажах соответствующих ведомств.
Вникать, возражать и спорить чаще всего не имело смысла. Оставалось хлопнуть кулаком по столу и заявить о своем уходе. Но на это не доставало ни внутренней решимости, ни сил. К тому же он и сам, как и некогда вернувшийся из эмиграции в сталинские объятья его учитель А.М. Горький, был плотно опутан и часто увязал в хитросплетениях официальной советской идеологии. И Федин редко спорил, а чаще выводил свою размашистую и красивую подпись. То есть исполнял ту самую функцию Чучела Орла, которую закрепила за ним либеральная фольклористика. Несогласия, возражения и сетования нередко доставались лишь страницам дневников да иногда частным разговорам.
Однако время от времени раздавался беззвучный удар гонга. Призыв сесть в председательское кресло и отрабатывать должность. Следует отдать справедливость, случалось это не так уж часто. Его щадили, а может, лишь берегли для самых крайних случаев, опасаясь инфляции имени, и призывали на помост, когда требовался какой-то сокрушающий удар. В руках чиновной братии Г. Маркова и его когорты Федин был козырной туз, который пускали в игру, когда без этого уж никак обойтись было нельзя. Впрочем, вполне допускаю, что примешивались сюда еще и элементарный расчет, и чувство осторожности. Федин был все-таки человек другой выучки и формации, и если за конечный результат можно было не беспокоиться, то в тактике проведения замысла он мог наломать дров, наговорить несуразиц, надавать ненужных обещаний и т.д. У плиты бюрократической кухни этот литературный классик был неловок, косноязычен и даже бездарен, как безнадежная стряпуха.
Именно так все это и происходило в сентябре 1967 года на судьбоносном расширенном заседании секретариата правления СП СССР, центральным событием которого было резкое столкновение Федина и Солженицына.
Самое удивительное, что еще одним учеником Федина, как это ни покажется странным, был именно он, Александр Солженицын. Об этом рассказывает Л. Сараскина в той же насыщенной фактами книге «Солженицын» (М., 2009, серия ЖЗЛ). Примечательно, что биография эта, первоначально готовившаяся к 90-летию Александра Исаевича, вырастала не только на базе обширного личного архива. Но вдобавок в значительной мере была авторизована, то есть прочитана и местами даже снабжена подстрочными комментариями героя повествования.
Завязка отношений с Фединым случилась в 1944 году. Командир разведывательной звукобатареи, 25-летний фронтовой капитан Солженицын, в недавнем прошлом студент литературного факультета МИФЛИ, к той поре успел уже перепробовать себя во многих жанрах — от стихов и прозы до драматургии. И перед ним, как это водится, во весь рост встал роковой вопрос: кто он? стоит ли продолжать свои усилия дальше? Тем более что автора звала и манила грандиозная творческая цель. Его воображению уже рисовались контуры будущего «Красного колеса» — история революции в России, которую он хотел осмыслить и воссоздать во всей живой полноте и красочности. По истолкованию тогда еще вполне ортодоксально, с ленинских позиций.
