Мы подошли к шоферам и стали спрашивать их, куда намереваются они везти наших людей?» Мы не знаем», — сухо отвечали они. Это нам не понравилось. Поговорив с о. Виталием, мы решили, что он останется тут, в канцелярии лагеря, у телефона, а я пойду с людьми, и если все будет благополучно, то через час я позвоню ему. А если будет неблагополучно, то о. Виталий бросится к англичанам, чтобы попробовать спасти нас.
— Можно ли мне ехать с нашими людьми? — спросил я шоферов.
— Пожалуйста.
Мы влезли в грузовики. Я поместился в кабинке с шофером. Все тридцать машин помчались, сразу взяв предельно скорый ход.
Мы быстро промчались через Гамбург, выехали на его окраину и подъехали к лагерю, затянутому тремя рядами колючей проволоки. Ворота лагеря широко распахнулись, и наши грузовики на полном ходу влетели в ворота один за другим.
Ворота захлопнулись. Над главной конторой лагеря мы увидели большое полотно красного флага с серпом и молотом. С крыльца конторы спускался советский офицер с огромными погонами, с красным бантом на груди. Подойдя к нам, он аффектированным голосом произнес:
— А, батя, очень приятно, будем вместе работать.
Я вышел из шоферской будки.
— А скажите, тут есть английский офицер? — подавляя волнение, спросил я у советского офицера.
— Английских офицеров тут нет, — тем же искусственным аффектированным тоном отвечал тот. — Здесь советский транзитный лагерь с советскими гражданами. Здесь находимся мы — советские офицеры, и к нашим услугам есть немецкая полиция.
— Скажите, а как отсюда можно выйти? — спросил я, стремясь найти английского офицера, чтобы с его помощью вырвать людей из ловушки.
— Зайдите ко мне в контору, я напишу вам пропуск, с которым вас выпустят. Но завтра к утру все должны быть на месте, так как в 9 часов утра отсюда отправляется транспорт в советскую зону, и все находящиеся в этом лагере будут отправлены с завтрашним транспортом…
С этими словами советский офицер отошел от нас.
С грузовиков стали спускаться люди, слышавшие наш разговор. У них были страшные, посеревшие, перекошенные нечеловеческим испугом лица.
— Отец священник, это куда же попали?
Я уже и сам почти не справлялся со своим испугом и волнением и ничего не мог им ответить.
— Подождите, ребята, сейчас узнаю, — наконец сказал я, оглядываясь и ища, кого можно расспросить подробнее.
Мимо нас проходили какие-то две девицы.
— Маруся, смотри: поп. Я такого еще не видела.
Я подошел к ним.
— Девчата, не знаете ли, нет ли где-нибудь здесь поблизости английского офицера?
— Есть, вон там за лагерем. Только к нему, чтобы войти, нужен пропуск. У него часовой стоит.
Я бросился туда. Так как я говорю по-английски и так как я был одет в рясу с наперсным крестом, то часовые легко пропустили меня к офицеру — майору Андерсону.
— Это недоразумение, — закричал я, входя к нему в контору. — Мои люди — польские граждане, а вы привезли их в советский транзитный лагерь!
— Ах, это вечная путаница. Русские, поляки, их так трудно отличить друг от друга. Соберите документы от ваших людей, принесите их мне, и я сейчас же дам распоряжение перевезти их в польский лагерь.
— У них нет документов, как вам известно, немцы отобрали у всех рабочих с востока, у русских и поляков, все их документы (спасибо им сердечное за это, при этом подумал я).
— А, так подождите минутку, присядьте, я сейчас позову польского офицера.
Он позвонил по телефону, и через 15 минут к конторе подъехал на мотоцикле польский офицер, говоривший по-английски.
— Там привезли польских граждан, — сказал англичанин поляку. — Проверьте их и переведите в свой лагерь.
Поляк вышел. Через несколько минут он вернулся и заявил:
— Ни один из них не польский гражданин, ни один из них даже не говорит по-польски. Это все советские граждане.
В это время я с ужасом заметил у него над левым карманом на груди маленькую красную звездочку. Это, оказывается, был красный поляк, или присланный от Люблинского правительства, или перешедший на сторону коммунистов тут. Англичане этой разницы почти и не понимали, а для нас это был вопрос жизни или смерти.
Майор Андерсон посмотрел на меня холодным враждебным взглядом.
— Что это значит? — спросил он.
— Я знаю, что я говорю, — настаивал я. — Это польские граждане. Полковник Джеймс знает этот случай.
— Я расследую это, — сказал Андерсон, переставая разговаривать.
Я вышел от него в черном мраке отчаяния. Ко мне подошли некоторые из приехавших со мной людей.
— Отец священник, они не признают нас тут поляками и записывают нас советскими. Что нам делать?
Меня охватил ужас. Это новый удар. Единственным шансом для спасения мне представлялось — завтра утром как-нибудь отбиться от отправки в советскую зону. Следующий транспорт пойдет лишь через три дня. За эти три дня мы свяжемся с полковником Джеймсом и добьемся перемещения наших людей в польский лагерь, основываясь на официальном списке, в котором они помечены польскими гражданами. А теперь, если будет приготовлен новый официальный список тех же людей, уже как советских граждан, то придется разбирать, какой официальный список более соответствуют действительности, и мы окажемся в тяжелом безвыходном положении.
На слова же майора Андерсона о том, что он расследует этот случай, я не полагался, так как было уже 10 часов вечера и полковника Джеймса разыскать было невозможно.
К нам подошел советский офицер и, прислушавшись, закричал, меняя прежний аффективно-дружеский тон на грубо-враждебный:
— Вы здесь, батька, агитацию не разводите, убирайтесь вон из лагеря, пока я вас выпускаю.
Я тоже переменил тон и закричал:
— Я вас не спрашиваю, что мне делать. Я сам знаю, что я буду делать.
Советский офицер ушел.
Нам на ночлег отвели самый скверный, грязный, пропахший гнилью барак с засаленными вонючими нарами. Никто не входил в это помещение. Безумно уставший, я задремал под деревом.
Был уже двенадцатый час, когда ко мне подошел английский солдат:
— Майор просит вас к себе.
Я прошел к майору Андерсону. Он сидел за столом. Рядом с ним стоял польский офицер, поодаль, у входа стоял советский офицер.
Высокомерным, холодным, недружелюбным тоном Андерсон обратился ко мне:
— На каком основании вы нарушаете правила этого лагеря?
У меня уже тоже не было желания говорить с ним дружественно.
— Какие это правила вашего лагеря?
— Вы препятствуете вашим людям регистрироваться.
