Отдел логофобии
Между прочим, очевидную забесовленность Маяковского можно напрямую связать с его особым даром придумывать неологизмы. Слова эти ему словно кто-то подсказывал. А ведь обновление языка — вещь небезобидная. Послереволюционный новояз и явно имеющие каббалистическое происхождение, аббревиатуры в основном русским языком были преодолены. Но — не мытьем — так катанием: теперь постепенно в каждый язык вползают англообразные словечки и ненужные термины, которые вытесняют родные слова. Люди, начинающие говорить на таком международном псевдо-языке, скоро будут понимать друг друга без всякого эсперанто. И образуют псевдо-народ, готовый встретить искусственно выведенного псевдо-спасителя.
…Представьте себе специальные команды, которые имеют право ворваться в любую квартиру, где есть книги. Представьте поисковые компьютерные центры, которые «прочесывают» Интернет. Они ищут незаконные тексты. Запрещенные книги. Говорят, что в одной библиотеке недавно — нашли. Куда их? В спецхран? Нет, никаких спецхранов больше не будет — найденные тома приказано уничтожить на месте.
О чем речь? Что за социальная фантазия? Погодите. Обо всем речь по порядку…
Сумароков еще в XVIII веке (тогда на Россию шла мощная волна иностранщины) предостерегал: «Восприятие чужих слов, а особливо без необходимости, есть не обогащение, но порча языка». Понятие «порча» в данном контексте может восприниматься двояко — и как неприятное засорение, и как бесовское наваждение. Кто же насылает на язык порчу?
В рассказах Люьиса про Баламута старый умудренный бес пишет своему младшему «товарищу» о филологическом отделе, который исправно трудится в аду. Там придумывают, например, слова-заклинания вроде слова «демократия». Да, на каждом шагу видны результаты его деятельности. Только название «филологический» этому инфернальному подразделению явно не подходит. Не любовь к слову движет им. Он обуян страхом и ненавистью. Итак, несколько слов о работе «отдела логофобии» в мире людей.
Афонский монах Афанасий пишет: «Имя должно наиболее точно, полно и образно выражать сущность означаемого явления, лица или предмета, давать о нем представление и определять у людей соответствующе к нему отношение. Таковыми были имена, данные Адамом в раю Божиим тварям. Сатана же, лжемудрствуя все в подвластном ему мире, стремится к обратному — ввести человека в заблуждение. Он или пытается словам, обозначающим грех или человеческие страсти, придать другие значения (например, обаяние, очарование — изначально колдовство, а сейчас — располагающее к себе поведение; прелесть — когда-то заблуждение, сейчас — чуть ли не красота и т. д.). Или дать проявлениям греха и категориям грешников новые имена, что позволяет избегать устоявшегося негативного отношения к ним большинства людей».
Корни — вот что уничтожает «отдел логофобии». Выращенный на искусственном грунте народ-язык не должен соприкасаться с живой исторической почвой. С. Кара-Мурза пишет: «Из науки в идеологию, а затем и в обыденный язык переели в огромном количестве слова-«амебы», прозрачные, не связанные с контекстом реальной жизни. Они… могут быть вставлены практически в любой контекст, сфера их применимости исключительно широка (возьмите, например, слово «прогресс»). Эти слова, как бы не имеющие корней, не связанные с вещами».
Пустота инфернального мира проецируется в сферу языка.
Термины термитами подтачивают корнеслов. С. Кара-Мурза обращает внимание на то, что в СМИ слово руководитель стремительно вытесняется словом лидер: «Это слово (руководитель. — Ю.В.) исторически возникло для обозначения человека, который олицетворяет коллективную волю, создан этой волей. Слово лидер возникло из философии конкуренции. Лидер персонифицирует индивидуализм предпринимателя».
Каждый крупный общественный сдвиг ускоряет этногенез и усиливает словотворчество. Прежде русский человек называл злодея определенного рода душегубом — преступник ведь сам губит свою душу. Советский человек выражался уже нейтрально — убил кого-то, значит — убийца. Россиянина научили слову киллер. Для русского уха оно звучит, как название респектабельной профессии и никак не напоминает ни о смерти, ни о душе. Так же блудница превратилась в (профессиональную) проститутку, затем в (романтическую) путану. После революции 1917 года русских людей буквально атаковал новояз. Словно в «Роковых яйцах» жуткими анакондами поползли кабалистические аббревиатуры. Гении неологизмов — маяковские и прочие маньяковские тоже немало помогали создавать новый народ…
Чего хотели и чего добиваются рогатые лингвисты? Чтобы язык связывал сознание народа не с Богом, а с адом. Не с Истиной, а с ложью. Человек ведь видит мир с помощью слов. Замечательный языковед адмирал А. С. Шишков писал: «Когда мы с богатым языком своим, имея премножество слов, сделаем их от невникания в коренной смысл пустыми, брошенными звуками и станем заимствовать слова из языков чужих… то из каких бы мы ни стали черпать источников, ничего не почерпнем, и все, как через решето, прольется прежде, чем мы поднесем ко рту».
Когда язык превращается в «пустые звуки» — это не пустяк. Действительно, звуки — это только плоть языка, а есть у него и дух, соединенный с языком разум. Когда иссякает дух, тогда человек оглупляется.
Называть вещи своими именами может только православный человек, так как Церковь свята, как и Адам до своего грехопадения.
Вот, например, что касается материнства, моды на женское худосочие и связанного с ним патологического развития плода. Длинную тощую женщину с узкими бедрами, которую теперь именуют «фотомоделью», традиционно называли худосочной. Действительно, если такая бедолажка и рожает ребенка, то питает его своими «худыми», болезненными соками. Слово «тощий» тоже говорит о многом. Оно родственно слову «тщетный» — напрасный, бесполезный. А архетипическое «кощей» и вовсе происходит о славянского «кощный», то есть адский. Священный греческий язык столь же выразителен. Слово «патология», например, происходит от «патос», что означает «страсти». Больной ребенок — плод родительского греха. Такого понимания и боятся респектабельные кощеи — пропагандисты гламурной жизни. Вот вам и «патос»… Монахи-святоггорцы, кстати, не раз обращали внимание на то, что постоянные реформы греческого языка призваны к тому, чтобы новое поколение не понимало языка Святых Отцов.
Во время воцарения антихриста этимология будет одной из наиболее запрещенных наук. Она скрывает то, что диавол хотел бы скрыть. Взять то же «очарование». Оно ведь одного корня со словом «порча». В свою очередь, порча на греческом языке означает «лишаться ума, страдать последствиями отравы, чародейства, волшебного напитка»…
И вот взгляд в будущее: сотрудники «отдела логофобии», вышедшего на поверхность, рыщут. Уничтожают этимологические словари и соответствующие файлы в компьютерах.
Сердце зверя
Революция, свидетелем и жертвой которой был Булгаков, действительно просторам вирусы бес-памятства, бес-порядка, бес-человечности.
На эту, весьма символическую деталь реформы русского языка 1917 года обращает внимание исследователь Георгий Емельяненко. Действительно, перед сотнями русских слов «бес» стал как пристав, как надзиратель за тем, чтобы корневое значение было перевернуто. В книге «Услышьте славяне все Слово» Г. Емельяненко пишет: «Было в нашем языке одно-единственное слово ругательное — бѣсъ. И стояло оно, как будто на лобном месте, — издалека заметно. И отличалось от всех, и узнавалось легко, как признак врага — духа злобы. Благодаря церковно-славянскому правописанию, бѣсъ имел свое первородное имя, паспорт и прописку преисподней. Поэтому народ твердо знал о его существовании, встречался по жизни со следами лукавого, сочинял о нем в ночь перед Рождеством, опасался его козней…
