Потом был букинистический магазин, «Чик-фил-Эй» и «Сирс» – два месяца, а теперь аптека «Си-Ви-Эс», месяца не прошло.
Его дурацкий босс много из себя воображает, потому что он менеджер аптеки. Ну да, тебе сорок, и ты руководишь аптекой – ну прямо решаешь мировые проблемы. Луиза Брансон, он уверен, совсем неплохо провела с ним время в боулинге. Но когда он позвонил ей на следующий вечер, она, разговаривая с ним, даже не выключила телик. Она сказала: мать говорит, мол, надо не на свиданки бегать, а заниматься учебой, но он-то знает, что мать просто не хочет, чтобы Луиза с ним встречалась. Потому что так считают родители, особенно мать Луизы. У нее глаза навыкате, как у лягушки, и за всю жизнь она ни дня не проработала. Одна из тех ужасных женщин, и, наверное, она такая с рождения, и родителям следовало утопить ее, как котенка. А до этого он встречался с Анжелой Уилард, которая поначалу была милой и робкой, но потом оказалась тупой шлюхой. Ему следовало догадаться с самого начала.
«Шлюха», «милая» и «робкая» – эти слова его подошвы вколачивают в тротуар.
Его восьмилетняя кузина спросила как-то, платит ли Робби своей матери арендную плату. Интересно, какие разговоры она услышала от родителей, если спрашивает такое? Родственники с той стороны называют себя христианами, но им нравится терзать людей. Они противные, недалекие люди. Так много неприятных людей – целый свет, – но никто не замечает грубость друг друга, нет-нет, все только и думают, что Робби неумеха, лентяй, а сами такие жалкие и даже этого не понимают.
Все они стерты из памяти. Всё это стерто.
Мы – порядок. Мы – надежда.
Мы – порядок. Мы – надежда.
Этот припев звучит громче, пока камера отъезжает, и ритм его напоминает ритм строевой солдатской песни, когда на последнем слове «надежда» голоса повышаются. Ненадолго экран заполняют только деревья, а потом появляется бегущая фигура. За ней гонится темноволосый солдат в ладно сидящей на нем форме, и тебе почти становится жалко это призрачное существо – тонкое и голое, если не считать огромный головной убор. Потом, едва солдат хватает это существо за руку – это рука или что-то странное? – другая его рука дотрагивается до лица солдата, и солдат замирает на месте, затем выгибается назад и валится на землю.
Подходят другие солдаты – ровной шеренгой, шагая в ногу, – и существо ныряет в кусты. Ты впервые видишь лейтенанта Хардинга. Он, не говоря ни слова, поднимает руку, потом подходит к кусту и вытаскивает оттуда за ногу брыкающееся и невнятно лопочущее существо. Рукой в перчатке он держит его за запястья, не давая прикоснуться к себе ядовитым конечностям. Он с улыбкой напевает: «Ты пропала, но теперь нашлась» – и с этого момента, глядя в лицо Хардинга, когда он смыкает пальцы вокруг ее шеи, можно догадаться, что это она, потому что у нее есть груди, хотя и прикрытые каким-то доспехом из багряного металла. Ты понимаешь, что эти существа дурные, а солдаты хорошие. И когда лейтенант сворачивает ей шею, ты радуешься.
– Обратно к озеру, – говорит Марк, подтягивая джинсы. – Замкнем круг.
– Ладно, – отвечает Робби.
– Тише, – предупреждает Марк.
Ты радуешься, когда Хардинг осознает, что первоначальная миссия сдерживания этих существ, сквобов, провалилась. Сдерживания недостаточно. Ибо сквобы начинают выходить из джунглей и проникать в безымянный город, и лейтенант Хардинг предполагает, что эти существа могут легко уничтожить все население. Поэтому надо уничтожить их самих.
Сквобы говорят, что не хотят ничего дурного. Они посылают в солдатский лагерь делегацию из трех лепечущих существ, и один из них выходит вперед – ветер раздувает перья и дреды у него на голове. Они твердят одно слово: мир, мир, мир, как будто других не знают. И поднимают руки вверх, но их руки – это оружие, не так ли? Они убивают прикосновением.
Хардинг приносит с собой длинную иглу, а ночью у костра вынимает эту иглу и принимается вскрывать волдыри на ступнях, натертых сапогами. Он втыкает иглу в свою пупырчатую кожу, болячки вскрываются, и на землю вытекает гной. Не меняя выражения лица, он надевает сапоги. Позже он снова и снова вонзает иглу в тощую шею сквоба, сквоб пронзительно кричит, и по его лицу текут слезы. Слезы, падающие на землю, очень напоминают гной.
На вид сквобы такие слабые. Это в них бесит Робби больше всего. Хардинг умнее и сильнее, и в нем нет слабости. Этим следует восхищаться, так ведь? Парень, не совершающий ошибок? А если все же совершит, никто не заметит, и в этом настоящий талант, верно?
Когда его увольняли из «Си-Ви-Эс», он сказал, что опоздал, потому что снова не услышал будильник. И что ему было делать? Босс, с его козлиной бородкой, самомнением и узкими джинсами, сказал, что будильник Робби – не его проблема. Может быть, он прав. Может быть, опоздания – проблема Робби. Но что поделаешь? Как можно исправить что-то уже случившееся? Он что, должен изобрести машину времени, вернуться назад и заставить себя проснуться? За свою жизнь он так и не понял, почему его надо винить за вещи, которые он не в силах контролировать. Почему его постоянно наказывают за такие вещи? Он не виноват, что так крепко спит. Он не виноват, что забыл взглянуть на спидометр и случайно разогнался в школьной зоне до скорости пятьдесят миль в час. Он не виноват, что ошибся при распечатке заказа и на стол подали бургеры с беконом вместо бургеров с черными бобами. Он не нарочно. Даже если люди правы и он действительно ленивый, грубый или эгоистичный, что поделаешь, что есть, то есть, верно? Генетика. Это не его выбор. Но это не имеет значения, да? Никому и дела нет до того, что он старается!
Но нет, это Робби старается. А он не Робби. Он не тот бестолковый парень, который сегодня ушел из дому.
Ты слепой, что ли, пупсик?
Иногда он думает, что сквобы – умнейшие из существующих злодеев. У них ярко-розовая кровь, и невозможно понять: дело тут в необычном освещении или она у них нечеловеческая. Кровь разбрызгивается и капает на мох. Это напоминает ему задания по рисованию, которые он выполнял в каникулярной библейской школе.
«Это цвет того антибиотика, – сказал Марк в тот первый день. – Знаешь амоксициллин? Ты его когда-нибудь принимал?»
И Робби подумал: да, в самом деле, кровь такого же цвета, как амоксициллин. Он помнил вкус этого сиропа – сладкого, густого и приятного. Он сказал Марку, что ему нравилось это лекарство.
«Нравилось?» – спросил тогда Марк и добавил, что не встречал никого, кто не считал бы его противным. Марк рассказал, что в детстве он ночью тайком спускался вниз и выпивал по целой бутылочке.
Уже давно Робби не чувствовал себя таким же, как кто-то другой.
Некоторое время спустя, ничего не говоря и не глядя на них, его мать принесла им миску «Доритос», и Робби стало не по себе, поскольку он думал, она понимает, что он не хочет, чтобы она напоминала Марку о своем существовании. Он не знал, обидело ли ее это. Он подумал: может быть, она пытается вызвать у него чувство вины? А потом он заметил, что она оглядывается через плечо, и он до сих пор помнит, как она улыбалась тогда. Она была так счастлива, что он нашел друга. У нее словно гора с плеч свалилась.
