Над ее головой мелькают серебристые мотыльки. Она делает четыре быстрых длинных шага и, толкнув стеклянную дверь, проворно проскальзывает внутрь, не обращая внимания на скрип закрываемой двери.
Наконец дверь закрыта. Внутри тишина давит, как влажная атмосфера. Воздух набух безмолвием. С этого угла, прислонившись к шероховатой стене – оказывается, ей нравится иметь опору для спины, – Джоан видит только стены из искусственного камня, флуоресцентные лампы вдоль плинтусов и гладкую блестящую поверхность пола. Экспозиция начинается за первым поворотом коридора, и сейчас Джоан кажется, что она стоит посредине какой-то сказочной пещеры или в подземном бункере. Пещера как настоящая, но полностью создана руками человека. Джоан наслаждается теплом. Обычно в помещении кажется прохладно – проходя по нему, она всегда растирает себе руки, – но сейчас здесь на несколько градусов теплее, чем на улице.
Джоан прислушивается, но ничего не слышит. Ни шума отопительной системы, ни ветра, сотрясающего застекленную крышу, ни голосов животных. Она могла бы составить длинный список всех возможных звуков, которых сейчас нет.
Ее мальчик такой тихий.
Она подумывает, не дать ли ему походить – пусть разомнется. И она ничего не имеет против того, чтобы дать отдых рукам. Но держать его на руках кажется ей спокойней. Пусть он тянет ее вниз, но зато они вместе.
Она прислушивается – ничего.
– Ну вот, почти пришли, – шепчет она.
Он не отвечает, и она медленно и практически неслышно ступает по красно-коричневым плиткам. Через два-три шага она удаляется от стены и не может больше держаться за нее, чувствуя, что теряет равновесие, словно идет по палубе судна. Вокруг нее чересчур много пространства. Но через несколько шагов, когда она подходит к первому изгибу коридора, ее ладонь ложится на пористую поверхность другой стены. Тут есть изображения вымерших животных: и дронта, и странствующего голубя, и пиренейского горного козла, и бескрылой гагарки. Но ни одно из них не относится к приматам, поэтому Джоан не улавливает логику этой экспозиции. Прислонившись плечом к стене и крепко держа Линкольна, она вертит головой по сторонам, пытаясь все проанализировать.
На полу сидит обезьяна.
Джоан выходит из-за большого камня, повернув за угол, и по обе стороны от себя видит застекленные вольеры: справа крошечные беличьи обезьянки, слева должна быть экспозиция колобусов. Но сейчас на этом месте лишь прямоугольное отверстие в стене, канаты и бетон. Стеклянной перегородки нет, а на плиточном полу осколки стекла. Внутри вольера свет не горит, но флуоресцентные лампы коридора подсвечивают каменистую почву и искусственный ручей. Джоан лишь мельком бросает взгляд на ландшафт, поскольку внимание ее сосредоточено на обезьяне, сидящей перед ней.
Это, конечно, колобус – черно-белый, со свисающей вперед головой, с руками-лапами, которые он волочит по засыпанному стеклом плиточному полу. Она не сразу различает второго колобуса, неподвижно лежащего на полу. Ей видны только его черные ступни и огузок.
Внимательно присматриваясь к ступням обезьяны, она не замечает ни малейшего подергивания. Голуби, которых подстреливал ее отец, несколько секунд дергались без голов. Без сомнения, обезьяна мертва. Другой колобус, живой, стоит так близко к мертвому, что его длинная белая шерсть соприкасается с шерстью мертвого, и Джоан не может понять, где кончается один и начинается другой.
Она крепче обнимает Линкольна, жалея, что мало знает о приматах.
Живой колобус не смотрит в ее сторону. Он сгорбился, шерсть на спине гладкая, шелковистая и какая-то осязаемая. Джоан спрашивает себя, делали ли когда-нибудь люди шубы из этого меха.
Двигаются только пальцы колобуса, сгибаясь и распрямляясь в нескольких миллиметрах от пола. Похоже, больших пальцев у него нет.
Ей вспоминается один случай в Миссисипи, когда на тротуар перед ней вылез опоссум и она решила перейти на другую сторону, потому что ей не понравился вид его зубов. А в Гондурасе, работая по одному нескончаемому контракту с кофейной корпорацией, она, однажды проснувшись, обнаружила в комнате корову, которая тыкалась огромной мордой в ее кровать, высовывая толстый язык. Когда она была маленькой, ее дядя ловил ей бельчат – это было уже после смерти отца, а отец наверняка стрелял бы по белкам, – но это были дядины любимцы, не ее. Он не разрешал ей держать их, потому что они кусались. У него самого большие пальцы были искусаны и покрыты коркой, несмотря даже на то что они любили его, и сидели у него на плече, и теребили за уши крошечными коготками.
Колобус чуть покачивает головой из стороны в сторону, и ей приходит на ум Стиви Уандер, отчего Джоан едва не разбирает смех, и она мысленно ужасается. Ее губы сами собой растягиваются в улыбку, и приходится напрягать мышцы щек, чтобы сдержаться.
Интересно, неужели живой колобус притащил сюда мертвого? Совершает ли он похоронный ритуал? Скорбит ли он? Наверное, тот несчастный колобус прожил какое-то время после того, как его подстрелили, пытаясь выбраться отсюда, а невредимый колобус последовал за ним. Почему вообще все обезьяны не убежали подальше при первых же выстрелах и почему эта обезьяна все еще здесь? Наверное, не смогла выбраться из-за закрытой двери и в конечном итоге вернулась сюда или же осталась стоять в дозоре у тела.
Обе, Джоан и обезьяна, оцепенели, не желая примириться с присутствием каждого. Обезьяна в задумчивости поглаживает пальцем белую бороду, но головы не поднимает.
Все дело в стеклянных перегородках. Собака или кошка – одомашненное животное – это совсем другое. Перед тобой дикое животное – не домашний любимец, а настоящий зверь с непредсказуемым поведением. Тебе он кажется милым и очаровательным, и это может быть правдой, но он без сожаления покусает или оцарапает тебя. Покрытые коростой большие пальцы рук или соблазнительные мочки ушей. Невозможно разгадать дикое существо.
Ей нельзя больше пребывать здесь в оцепенении. Можно развернуться и пойти другой дорогой, но тогда придется долго кружить между вольерами с орангутангами, гигантскими выдрами и другими животными, которых она не помнит. Ей придется возвращаться по освещенному настилу, так что лучше уж идти вперед.
– Мамочка? – произносит Линкольн, по-прежнему склоняя к ней голову.
– Ммм?
– Что делает эта обезьяна?
– Наверное, просто думает.
– Обезьяны разве думают? – спрашивает он, и она заключает, что да – хорошо, что они сдвинулись с места, поскольку смена обстановки – притаившиеся в коридорах дикие звери – помогла ему выйти из оцепенения.
– Да, – отвечает она.
– А они кусаются?
Она вынуждена признать, что вопрос этот более уместен.
– Не думаю. – (Это неправда.) – Если их не пугать.
– Как шмелей?
– Что-то вроде того.
Пока она говорит, колобус поднимает лапу над головой, и это внезапное движение заставляет ее отпрянуть. Он, зевая, открывает рот. У него длинные и острые, как у вампира, клыки. Но он всего лишь теребит свою шерсть.
