Она не позволяет себе сомневаться.
Она как будто чувствует за спиной присутствие детской чашки.
19:06
Джоан оглядывает слоновий вольер, но животных не видно. Лишь посеребренная луной трава и земля. Ее взгляд прикован к чему-то находящемуся примерно в четверти мили от края вольера. Когда она наблюдала за тяжелой поступью слонов, их вольер казался ей бескрайним, но теперь его пространство не кажется таким уж большим. Иллюзия Африки сохраняется только до широкой полосы сосен, за которой виднеются освещенные луной рельсы детской железной дороги. За железной дорогой сквозь деревья видны уличные фонари, горящая вывеска аптеки «Уолгринс» и машины, медленно вписывающиеся в поворот.
Эти машины шокируют ее. Неспешно и ровно проезжают мимо с включенными фарами. Разве не должен хоть кто-нибудь остановить людей, едущих за туалетной бумагой или бутылкой мартини? Разве не должны быть здесь только оранжевые конусы, ленты ограждения, сирены, а возможно, и танки с бронеавтомобилями?
Эти машины, беспечно проезжающие мимо, просто невыносимы.
Взгляд Джоан вновь возвращается к твердым изгибам железной дороги. Рельсы отливают серебром, посверкивая то там, то здесь, когда на них падает лунный свет. Она сосредоточивается на этом сверкании. Ее дядя иногда брал Джоан с собой на пикник и рыбалку, и это было здорово, поскольку, будь на это воля матери, Джоан не бывала бы нигде, кроме дома, школы и торгового центра. В сельской местности были только коровы и фермы, а земля была усеяна слюдой, которую Джоан умела разделять на толстые серебристые слои. Она думала, слюда имеет ценность, но дядя сказал: нет, она просто блестит, и Джоан вообразила себе, что кусочки слюды – это осколки метеора. Такая красивая эта слюда, настоящее открытие. Однажды Джоан набрала кусочки в сумку, как ученый собирает ценные образцы породы, и принесла домой показать маме, которая никогда не ездила на природу. Они с дядей Джоан, будучи совершенно разными существами, не признавали никаких аргументов в пользу генов, передающихся по наследству. Но в тот день ее мать выщипывала брови, вся стойка в ванной была усыпана крошечными черными запятыми. Когда Джоан показала матери слюду, та сказала: «Не приноси в дом камни». Джоан была еще маленькой и заупрямилась, пытаясь объяснить: «Надо отодрать верхний слой, и она засверкает, как сокровище, посмотри сюда», но мать сказала что-то вроде: «Она ничего не стоит, Джоан», и, конечно, Джоан это понимала. Но у нее не нашлось слов, чтобы убедить маму, какое это чудо, какая прелесть. Так или иначе, мама ее не слушала и не хотела даже заглянуть в сумку. Ни разочка. Она стояла перед зеркалом, одной рукой дергая себя за бровь, а выщипанные волоски падали на стойку.
Джоан отводит взгляд от железной дороги и трется щекой о голову Линкольна. Он никогда не видел слюды. Ей хочется показать ему, как можно ногтем отдирать слои.
Потом она вдруг слышит треск и хруст, как от легкого удара, и моментально опускается на колено, обвившись вокруг Линкольна, но вскоре понимает, что это, вероятно, упавшая ветка или орех. Она внимательно оглядывается по сторонам, но ничего не замечает, кроме светлых и темных пятен, теней и растений.
Не поднимаясь, она молчит и наблюдает.
Наконец она встает. Невыносимо думать о том, что может случиться здесь, на этом кусочке бетона. На кусочке бетона длиной в десять футов. Или двадцать футов, в тени массивной соломенной крыши.
Джоан делает робкий шажок.
Снова бросает взгляд на рельсы. Бессчетное число раз поезд подвозил их с Линкольном так близко к внешнему ограждению, что они могли бы соскочить с поезда – он шел очень медленно – и прижаться ладонями к металлу или кирпичам ограждения, могли оказаться так близко к свободе.
Размышляя о железнодорожном пути, Джоан продолжает шагать. Они с Линкольном по-прежнему движутся параллельно слоновьему вольеру, приближаясь к павильону закусочной. Из громкоговорителей несется песня «I Put a Spell on You», и голос певца поражает ее. Она пытается разглядеть громкоговоритель, но они еще далеко от него.
– Можно я пойду сам? – шепчет Линкольн, и почему-то звук его голоса удивляет ее так же, как музыка.
– Хочешь пойти сам?
По пальцам одной руки может она сосчитать, сколько раз он просил пойти сам, когда она несла его.
– Да, – говорит он.
И она опускает его на землю, продолжая держать за руку. Облегчение, которое она испытывает, освободившись от его веса – эта внезапная легкость, – уравновешивается пустотой. Она еще крепче сжимает его руку. Он шагает рядом с бамбуковой загородкой, увлекая ее за собой.
– Что это? – спрашивает он.
Она следует взглядом за его пальцем. Ночью слоновий вольер выглядит необычно – в этом нет сомнения. Кажется, что приземистые деревья и низкорослый кустарник возносятся над выпуклыми холмиками, песок отсвечивает золотом, и этот ландшафт представляется ей каким-то внеземным, как Луна или Марс.
– То растение? – спрашивает она, заметив куст, ветви которого напоминают щупальца.
– Нет, – говорит он. – То, что лежит на земле.
Она всматривается вновь и через несколько мгновений начинает различать чернильно-черный силуэт на земле, не сразу поняв, что этот такое.
Те люди убили слона.
Тело массивное, темное и неподвижное, по земле извивается хобот, и почему-то она воспринимает его отдельно от тела, как будто он еще жив в своем стремлении освободиться и уползти прочь. Но он недвижим.
– Что это, мамочка? – упорствует Линкольн.
– Слон, – шепчет она.
Небо расчищается от облаков, и ей кажется, она различает на грубой шкуре слона колеблемые ветром волоски.
– Лежит? – спрашивает Линкольн.
– Да.
– Почему он лежит?
Можно было бы сказать сыну, что слон спит. Вероятно, это более мягкий ответ, но ей не хочется так говорить. Как-то некрасиво лгать ему прямо в лицо, после того как он пережил эти часы вместе с ней, щека к щеке, рука в руке. Кроме того, она хочет поделиться с кем-то этими словами, а он здесь единственный собеседник.
– Он мертвый, – говорит она.
– О-о! Его убили те люди?
– Да.
Джоан не в силах оторвать взгляд от слона. У него такой жалкий хвост, напоминающий червяка.
– Как его зовут?
– Не знаю, – откликается она. – Какое, по-твоему, у него было имя?
Он хмыкает, словно раздумывая.
Пошатываясь, Джоан идет дальше, увлекая сына за собой, сердясь, что потратила энергию и время на слона, вместо того чтобы обращать внимание на углы, стены и укромные места вокруг. Он идет с ней, но голова его по-прежнему повернута в сторону слона. Ему нравится давать вещам имена: у него есть семья маленьких игрушечных кроликов в одежде. Одного зовут Софтбол, другого Бейсбол, есть также брат по имени Крошка-Кролик-Без-Ушей – Мадлз отгрыз ему уши – и сестра по имени Сьюзи-Кэт. Когда-то была малышка по имени Сьюзи-Ведьма, но Мадлз сгрыз ее целиком. У Линкольна тьма пластмассовых футболистов и складное поле, и он дает игрокам разные имена. Одного нападающего зовут Изжеванный Губан. Есть принимающий по имени Сьюзан.
