Рядом с собой она видит декоративные камни, вкопанные в землю, прямоугольные плитки черного и белого цвета. Она опускает сына на листья, прижимаясь к кирпичной стене кафе. Автомат с закусками совсем близко, только руку протяни. Он загораживает их от некоторых точек обзора. Она осторожно отнимает свою руку и подталкивает сына назад, шаг за шагом, к клумбе.
– Стой на этом камне, – шепчет она. – Побудь здесь, а я достану еды.
Она довольна его укрытием. Даже находясь близко, она почти не видит его.
Подходя к автомату с этой стороны, она стоит в тени, освещена лишь ее рука с картой. Неловкими пальцами – кончики пальцев такие сухие – она вставляет карту, и машина принимает ее. Джоан выбирает крекеры с сыром и злаками и, не дожидаясь, пока крекеры упадут на дно, просовывает руку в прорезь внизу автомата и хватает крекеры. Вытащив их, она прислушивается. Потом покупает вторую пачку – но, право, насколько опаснее лишние пять секунд, – только она нажимает не ту кнопку, и выскакивает шоколадный батончик «Зеро», но она хватает и его.
Потом она отступает в тень, ощущая на шее влажные листья бананов.
19:12
Когда он устраивается у нее на коленях, его рубашка задирается, и она думает о том, какой он худенький. Он родился очень крупным – больше десяти фунтов – и какое-то время был весьма пухлым. Эта прелестная младенческая пухлость заставляла незнакомых женщин останавливаться на улице, чтобы потискать его за ляжки. Он довольно долго был упитанным, но каким-то образом превратился в высокого и худого мальчика.
Она разворачивает крекеры и протягивает ему один. Обертка хрустит громче, чем ей хотелось бы, но она разрывает ее посредине, и крекеры высыпаются на обертку. Джоан устраивается на камне. На голову и плечи ей опустились широкие и плоские прохладные листья. Теперь из динамиков несется мелодия, которая всегда ассоциируется у нее со Злой Волшебницей из «Волшебника страны Оз». Неистовствуют деревянные духовые инструменты. Звуки резкие, но она не хочет, чтобы мелодия прекратилась. Она не хочет слушать ничего другого.
Не успела она и глазом моргнуть, как Линкольн съел два крекера. Джоан выуживает из сумки его бутылку с водой, и, к счастью, она наполовину полная. Джоан снимает крышку и ставит бутылку между его коленями, которые зажаты ее ногами.
– Спасибо, – говорит он.
Он слегка подпрыгивает на месте, отрывая попу от земли. Крекеры произвели на него едва ли не магическое действие.
– Ты купила шоколадный батончик? – спрашивает он. – А какой? Можно попробовать?
Отломив кусочек, она протягивает ему. Помолчав, она говорит:
– Он называется «Зеро». Белый шоколад с карамелью.
– Ты не любишь белый шоколад. Тебя от него тошнит.
Вообще-то, это правда. Напоминание о жизни в Таиланде. Сначала она работала с монахинями в Ирландии, а потом отправилась в Бангкок. Был Великий пост, и она отказалась от шоколада, поскольку, находясь рядом с монахинями, поневоле впитываешь идеи самоограничения. Потом в Таиланде наступила Пасха, и Джоан купила кролика из белого шоколада – зачем в Таиланде вообще нужны пасхальные сладости? – и съела его целиком, а потом ее вырвало, и на этом ее знакомство с белым шоколадом завершилось.
– Когда-то давно мне нравился белый шоколад, – говорит она.
Край острого камня впивается ей в бедро, и она пытается усесться поудобней, но при этом оцарапывает руку о камень. Ей больно, и по ладони начинает что-то течь – вновь вскрылся порез.
– До моего рождения? – спрашивает Линкольн.
– Да, – отвечает она, сжимая и разжимая кулак и ощущая липкость крови. – Задолго до твоего рождения.
– Когда ты ездила в разные страны?
– Да, тогда.
Он осторожно пробует шоколадный батончик, потом с довольным видом хмыкает, и весь кусок исчезает у него во рту.
– Ты постоянно ела его до моего рождения. Когда тебе нравился белый шоколад. Но до моего рождения не было белого шоколада, так что это неправда.
– Неправда? – повторяет она.
В автомате с кока-колой какая-то неисправность – видимо, короткое замыкание. Постоянно мигает кнопка спрайта.
– До моего рождения шоколада не было вовсе. Не было домов. Только замки. Не было мебели. Ни тарелок, ни шляп, ни одежды. Были динозавры. Не было мира. Ничего не было. Но была одна больница, где я родился.
Она смотрит на него.
Однажды он принялся плакать, испугавшись голоса в динамике бакалейного магазина. Он считает монстров из «Скуби-Ду» очень страшными. И похоже, в данный момент он не вспоминает о прошедшем часе. Он вернулся в обычное состояние.
– Я этого не знала, – шепчет она.
– Знаю, что ты не знала.
Скоро им придется уйти отсюда. Они сейчас около здания, в стороне от главной аллеи. Джоан прижимается к кирпичной стене, стараясь, чтобы они были в тени, но сквозь листья просачивается немного света, и Джоан смотрит, как он ест.
– Вкусно, детка? – шепчет она.
– Ням-ням, – говорит он с полным ртом. Он снова взялся за крекеры. – Ням-ням. Так вкусно, пальчики оближешь.
– Ш-ш-ш! – говорит она. – Потише! Не торопись проглотить все сразу. Ешь с удовольствием.
– Я ем с удовольствием, – шепчет он, доказывая это тем, что откусывает от крекера крошечный кусочек.
Она часто просит его посмаковать еду, но сейчас в особенности хочет, чтобы он ел медленно. Ей нравится наблюдать, как он с удовольствием поглощает плавленый сыр. Он громко жует, и, хотя рот у него закрыт, челюсти двигаются чересчур энергично. Он облизывает руку, и Джоан заключает, что на ней были крошки.
Она хочет, чтобы он думал только о крекерах.
Он еще плотнее прижимается к ней, и она вспоминает о своем дяде, когда тот, сидя в старом кресле с откидной спинкой, отодвигался, чтобы дать маленькой племяннице место, говоря: «Один из нас, похоже, растолстел». От дяди всегда пахло скошенной травой и духмяным потом, а когда она втискивалась в кресло рядом с ним, он, бывало, прислонялся щекой к ее голове, и она ощущала, как у виска бьется его сердце – так она чувствовала себя под надежной защитой.
Из собственного опыта – обедов с подругами, из фильмов и книг – она знает, что люди не бывают довольными. Им нужна другая работа, другой спутник жизни. В ее же возрасте она должна переживать некий экзистенциальный кризис, когда ей надлежит оценить новые альтернативы и стремиться начать все сначала. Все осложняется тем, что она женщина, и у нее ребенок, и она работает. Считается, что ей надо желать этого, но при каждом повороте судьбы она будет терзаться, раздираемая между желанием выгородить для себя место в этом мире и материнскими чаяниями.
Но она не испытывает подобных чувств.
Однажды в детстве, увлекаясь всем тем, что связано с самопроизвольным возгоранием человека или с вуду, она прочитала рассказ, вероятно, из одной из своих толстых книг о привидениях. Там рассказывалось о человеке, которому дьявол подарил часы, и эти часы могли останавливать время. Человеку надо было только нажать на часах кнопку, и его жизнь навсегда осталась бы неизменной. Он никогда не умер бы. Никогда не состарился бы. Каждый день он проживал бы в точности так, как сегодняшний. Ему надо было лишь выбрать время и нажать кнопку. Но он всякий раз не был готов нажать ее – раздумывал о том, что ему хочется встретить подходящую женщину, потом, думая, что встретил ее, решал, что хочет стать отцом, а когда рождался ребенок, он начинал сомневаться: та ли это женщина, а затем он желал заработать много денег и в конце концов превращался в старика и за его душой приходил дьявол. Дьявол говорил ему, что издавна наловчился на этом трюке, и весь фокус в том, что никто никогда не нажимает кнопку. Ни один человек не осмеливается сказать, что именно этот момент его жизни идеален.
