По ночам я продолжала упорствовать, засыпая с толстыми конспектами о простейших, многоклеточных, ковалентных связях и свободных радикалах. Стадии развития сперматозоидов я вызубрила с каким-то особым остервенением, и, как оказалось, не зря: именно этот вопрос был первым в моем билете по биологии.
Финальный аккорд перед поступлением в Первый мед получился совершенно неожиданным: несмотря на то что ничего, кроме учебников, я вокруг не замечала, в июне после выпускного бала я вернулась домой с большим сюрпризом для себя самой – с поклонником по имени Владимир Сорокин. Вышеуказанный господин в первую же минуту внушил моей маме полный душевный покой: он был невозмутим, молчалив, в меру симпатичен, а самое главное – он был студентом третьего курса Финэка. На наш выпускной Владимира притащил его двоюродный брат, учившийся в параллельном классе. Кое-что непонятное в кавалере все-таки имелось: он проводил меня не только до квартиры, но и до моих родителей, передав им лично на руки, чего обычно молодые люди стараются избегать.
Предки Владимира несколько лет назад удачно переехали в Санкт-Петербург из Средней Азии. Глава семейства много лет проработал на каком-то закрытом объекте, безвозвратно исчезнувшем в пыли постсоветской истории. Семья была крепкой и зажиточной, что не могло не радовать моих родителей. Тут же последовал второй удивительный факт: вышеозначенный Владимир почти сразу после нашего с ним знакомства представил меня своей родне. Отнеслись ко мне спокойно, даже по-дружески. Отцу, совершенно очевидно, было все равно, а мать, судя по всему, нашла в моем появлении некоторые положительные моменты – ситуация стала предсказуема и необходимость переживать по поводу беспорядочной личной жизни сына отпала. Владимир оказался немногословен, его прошлые отношения так и остались для меня тайной.
Напомню: в то время я и сама была похожа на примитивное многоклеточное из моих конспектов и больше всего на свете боялась, что кто-то или что-то помешает мне своим чрезмерным присутствием. Братья нещадно выкидывались из комнаты при любой попытке отвлечь меня от учебников. Однако Владимир обладал определенной мерой терпения и довольствовался маленькими радостями: довозил меня до Петроградки, где находился институт, или же встречал после вечерней аэробики – единственного отдыха, который я себе позволяла.
И вот – июль 95-го.
Туман и напряжение.
Вернувшись домой после третьего, и последнего, экзамена, я плотно занавесила окно и решила не подходить к нему до того момента, пока наконец не узнаю свой приговор.
Вечером 24 июля отец позвонил в деканат, и на том конце провода совершенно равнодушная тетя сонным голосом сообщила, что списки поступивших уже висят в главном здании на доске объявлений и обслуживать всех страждущих по телефону она не собирается. Ночью я не спала ни одной секунды. Лежала, тупо уставившись на плотные занавески, отгородившие меня от всего, что находилось за окном.
Утром 25 июля я села в самый первый автобус и проехала пару остановок до метро. Пустые вагоны подземки вздрагивали, наверху дремала Петроградка, пока еще ненадолго прохладная и полупустая. Ноги казались мне ватными и плохо слушались. В ушах шумело, будто кто-то забыл закрыть водопроводный кран.
Никто, совершенно никто не может сейчас сделать это за тебя.
Глубоко дыша, я приблизилась к доске объявлений на стене деканата. Списки студентов в алфавитном порядке. Буквы плавали. Номер шестьдесят пять – Сокольникова Елена Андреевна.
Аллилуйя!
Я постояла еще какое-то время перед списком, перечитывая и перечитывая свое имя, потом, набрав в легкие побольше воздуха, повернулась и полетела в сторону метро, не чувствуя собственного тела, переполненная ощущением бесконечной свободы. Мир в одну секунду стал прекрасен, полон звуков, запахов, цвета. Почти дойдя до пешеходного перехода, я обернулась и еще раз посмотрела на институт, который должен был стать моим на ближайшие шесть лет. Множество малоэтажных корпусов, крохотный скверик, петляющие асфальтированные дорожки, словно паутина охватывающие этот маленький, совершенно самостоятельный мирок, отделенный от остального города вычурной петербургской решеткой. Все пространство за пределами кованой ограды казалось декорациями. Большие старые здания, припаркованные машины, люди, открывающие двери магазинов, небо, набегающие рваные облачка – все это являлось обрамлением сложного спектакля, текущего вроде как по своим внутренним законам и в то же время созданного кем-то извне и непрерывно исполняемого. Теперь эта пьеса казалась прекрасной.
Что ж, спасибо Вам, господин Режиссер.
Вечером мы с родителями порадовали себя шампанским, на столе красовался огромный торт. Компанию поддержали Сорокин и мои братья. Родители все-таки были рады за меня, братаны особо не углублялись в повод для тортика, Владимир оставался неизменно серьезен и особых эмоций по поводу моего поступления не выражал. Около десяти детское время вышло, все разошлись по комнатам, а Владимира мама интеллигентно выставила за дверь.
Я выключила свет в своей комнате и в полумраке подошла к окну. Помедлив, наконец раздвинула тяжелые шторы. Все находилось на своих местах: те же окна напротив, тот же свет, тот же сценарий. Я насторожилась, прислушиваясь к себе:
Все правильно. Реки текут. Я близко, но все еще чертовски непонятная и длинная дорога между моим окном и теми дверьми, к которым подъезжает карета «Скорой помощи».
Много лет прошло… позже я так и не решилась даже просто попробовать работать в операционной. Для меня было ясно одно – в природе существует божественный дар, и, не имея его, нельзя вмешиваться в человека, возвращая ему жизнь и здоровье. Почему-то у меня было такое чувство, что Дед Мороз пронес мешочек с подарком мимо.
1996–1998
Кульминацией первого курса стала зимняя сессия. Дни и ночи проходили в непрерывной зубрежке, противной латыни и общении с несчастным Йориком, украденным из анатомички. Йорик существовал почти без зубов, бедняга, но, слава богу, поверхность черепа почти не пострадала, что делало его вполне применимым для обучения. Поначалу все это казалось полным безумием: зачем обзывать каждую едва различимую ямку или выступ на косточке мертвым набором звуков какой-то абракадабры? Предки всегда гордились моей хорошей памятью, но теперь я обнаружила, что являюсь полным имбецилом: вызубренное трижды невозможно было воспроизвести уже через полчаса. А вылетать после первой же сессии совершенно не хотелось. Про амбиции круглой отличницы уже никто не вспоминал. Вечером накануне экзамена по анатомии я очнулась посреди кухни, мама стояла напротив и с ужасом таращилась на меня. Театрально обхватив голову руками, она срывающимся голосом звала отца на помощь:
– Андрей, иди срочно сюда, надо бы «неотложку»…
Картина маслом являла следующее: в руках у меня была большая папина кофейная чашка, до краев наполненная макаронами, поверх которых лежала еще и котлета. Не на шутку испугавшись за остатки своих мозгов, я побросала все учебники и назло врагам завалилась спать.
